«Толстый», веселый Мельников, Бондарчук, ставший кавалером ордена БКЗ, смелый Нестеренко. Тогда же в роту пришел разведчик, ставший моим близким другом на всю жизнь, Николай Хваткин. Кавалер трех орденов, мой одногодок. Живет сейчас в Москве и до сих пор преподает в вузе. В 1943 году из соседней дивизии к нам перевели нового ротного командира, капитана Евгения Барабаша. Молодой парень, но уже совсем седой, с тремя орденами на груди. Боевой офицер Женя Барабаш был «скрытым» евреем, но по документам шел как украинец. Мы иногда над ним «шутили», подходили к ротному и обращались к нему на идиш. Барабаш с огромным трудом не реагировал и делал вид, что не понимает сказанного, сразу переспрашивал по-русски: «Что случилось?» Отчаянный смельчак и прекрасный командир роты, Барабаш был тяжело ранен осенью 1944 года и скончался в госпитале от ран. Никаких национальных конфликтов в роте не было. Главным языком общения постепенно для всех стал русский. Многие из русских ребят не могли выговорить мое имя-отчество — Шалом Лейбович, так называли меня Ленькой или Алексеем Ивановичем. Мы были как одна семья, все фанатично любили Советскую власть и были готовы за нее в любую минуту отдать жизнь.
— Сколько разведчиков выжило из первого состава роты?
— Из первого состава до января 1945 года оставалось в строю всего человек пять-семь. Потом меня тяжело ранило, я выбыл из дивизии, и о дальнейшей судьбе некоторых товарищей у меня нет полной информации. Знаю точно, что сейчас живы из нашей роты три человека: Косолапов живет в Вильнюсе, Хваткин — в Москве, а я — в Израиле. Вроде еще жив Розенблюм, последние годы он жил в США.
— Имели ли бойцы разведроты какие-то послабления в плане воинской дисциплины? Все- таки подразделение элитарное, отборное.
— В 16-й Литовской СД была железная дисциплина, дух и даже традиции старой Литовской армии в дивизии сохранялись. Никаких дисциплинарных послаблений или «эксклюзивных» привилегий разведрота не имела. С разведчиками не церемонились. У нас если кого в дивизии «к стенке ставили», то не смотрели, кто разведчик, а кто нет. Закон был один для всех. Из нашей разведроты только Гегжнас мог себе позволить почти все, поскольку был любимцем штаба дивизии и поставщиком трофеев № 1. Конечно, и я мог при желании послать подальше какого-нибудь лейтенанта, возомнившего себя полководцем… Всякие были случаи… Но в основном дивизионные разведчики вели себя корректно, особо не зарывались и, как бы это по-вернее выразиться, чрезмерной заносчивостью не отличались.
— А мне ветераны Литовской дивизии буквально легенды рассказывают о вашей разведроте, в плане боевой деятельности, дисциплины и так далее…
— Вы серьезно думаете, что я сейчас начну вам, как на духу, выкладывать все, что творилось в нашей отдельной разведроте? И у нас остались свои маленькие «тайны» и свои «скелеты в шкафу». Прежде чем я начну вам предельно откровенно рассказывать о кое-каких событиях, я должен хотя бы по телефону позвонить еще живущим на свете бывшим бойцам разведроты и решить вместе с ними, а стоит ли вообще давать, скажем так, «лишнюю информацию»…
— Я уже привык, что бывшие разведчики и о боевой деятельности, и о рядовых разведпоисках рассказывают крайне скупо и сдержанно.
— И правильно делают. Берегут психику молодого поколения. Поймите, разведчики и диверсанты — это единственные люди в армейских рядах, которые всю войну провели, как говорится, лицом к лицу с врагом и со смертью. В буквальном смысле… И любой фильм ужасов покажется вам лирической комедией после честного рассказа войскового разведчика о том, что ему пришлось увидеть и испытать в разведке. Нам ведь очень и очень часто приходилось немцев не из автоматов убивать, а резать ножами и душить руками… Сами вдумайтесь, что стоит за фразой «я снял часового» или «мы бесшумно обезвредили охрану»… Спросите разведчиков, какие кошмары им снятся до сих пор по ночам. Просто спросите, не для публикации…
— Как относились к бойцам дивизионной разведроты в полках дивизии? Какими были отношения с полковыми разведчиками?
— Солдаты нас очень уважали. Это бесспорный факт, и мы этим гордились. С полковыми разведчиками тоже были хорошие отношения, все-таки одно дело делали. У нас, кстати, среди полковых разведчиков были настоящие мастера разведки, например ГСС сержант Вася Федотов из 249-го СП. А вот командование батальонов и полков относилось к дивизионной разведке по-разному. Помню, пришли в батальон Виленского готовить поиск, а он нам заявляет: — «Е… вашу мать! Валите отсюда! Вы тут нагадите, а мне здесь потом за вас все дерьмо разгребать!»…
— Какие-то законы и традиции были приняты в вашей разведроте?
— Еще до выезда на фронт мы поклялись — ни в коем случае не оставлять врагу своих раненых и убитых. Это был наш основной закон. Был еще один закон — разведка погибает, но в плен не сдается!..
Разведчики 16–1 СД ведут «языка»
— Как вы оцениваете переход к немцам группы вашего взводного Гедрайтиса, переход к немцам группы Климаса — Чернюса из полковой разведки 156-го СП?
— Переход группы командира моего взвода лейтенанта Гедрайтиса к немцам в начале марта 1943 года был для меня ударом. Мы все были в шоке. Я должен был идти с этой группой в поиск, но слег с высочайшей температурой, и они пошли в немецкий тыл без меня. В группе было шесть человек, все бывшие солдаты и унтер-офицеры из 29-го территориального СК, кадровики Литовской армии, включая помкомвзвода Яздаускаса. Группа не вернулась. Через день линию фронта под немецким огнем перешел какой-то паренек в простреленной телогрейке. Он рассказал, что группа Гедрайтиса прячется от немцев в подвале дома, в селе, расположенном от передовой в 11 километрах. В группе несколько раненых, и они ждут от нас помощи. Передал ремень Гедрайтиса, как знак того, что ему можно верить. Сразу в роте организовали отряд из 25 разведчиков. Несколько дней мы наблюдали за немецкой передовой, пытаясь нащупать место для удачного перехода линии фронта. И когда уже вроде все было готово к операции, к нам пришел «особист» и сказал: «Отбой!» Заметили в Особом отделе, что на телогрейке у парня все дырки от пуль свежие, а следов крови нет, и взяли этого хлопца в оборот. Тот сознался, что сам он служит у немцев полицаем и что послан немцами для того, чтобы заманить разведроту в засаду. А сам Гедрайтис добровольно, без боя, сдался со своей группой врагу в плен и предвкушал, как нас перебьют во время операции «по спасению разведгруппы». Этого парня привели к нам в роту, и он все нам рассказал. Потом спросил: «Кто здесь Ленька Скопас?» Я поднялся. Парень мне и говорит, что его Гедрайтис лично попросил удавить Леньку-жиденка… А ведь Гедрайтис ко мне на формировке относился очень хорошо… Я не могу понять причин его предательства. Ведь Гедрайтис мог еще в 1941-м переметнуться к врагу, а он под Москвой храбро воевал и даже заслужил боевую медаль. Почему он сломался?.. Может, увидел поле боя под Алексеевкой, полностью покрытое трупами солдат дивизии, и выбрал жизнь ценой предательства… А может, не выдержал напряжения, когда перед каждым разведвыходом нам говорили открытым текстом представители разведотдела дивизии: «Если „языка“ не возьмете — будете расстреляны! Без „языка“ не возвращайтесь! Лучше сами себе пулю в лоб пустите!» Добавлю только одно: отец Гедрайтиса какое-то время после войны получал пенсию за своего сына, как за «пропавшего без вести». И такое случалось. Почему перешла к врагу группа Климаса из полковой разведки 156-го СП, я точно не знаю. Слышал, что Климаса поймали в Литве после войны и расстреляли. Младший лейтенант Повилайтис тоже получил свое за измену Родине. Бывший унтер-офицер сверхсрочник Литовской армии. Перебежал к немцам 4 июля 1943 года, прямо перед началом Курской битвы, и доложил немецкому командованию, что на участке обороны Литовской дивизии литовцев нет, находятся, как он сказал, «…одни жиды и сброд из русских, а жиды, известное дело, воевать не умеют и не желают». Немцы и ударили в районе высоты 248,0 в стык
