злоключения после него.
Никогда не видел, чтобы так смеялся человек. После моего подробного признания. С некоторыми подробностями моего душевного состояния. После того, как крышка контейнера с дерьмом…
А не выступать ли мне с вечерами устного рассказа? Буду пользоваться скандальной популярностью и успехом. И пока Сосо хрюкал от удовольствия, я вытащил из шкафа резиновые сапоги и фуфайку. В коротких перерывах между приступами смеха мой товарищ поинтересовался: что я делаю?
— Что-что, — огрызнулся, — пойду на ядерные рудники.
— Почему на рудники, ха-ха?
— А больше никуда не подпустят. На пушечный выстрел.
— М-да, — задумался Мамиашвили, — случай летальный, да нет таких высот, которые мы с тобой, генацвале, не брали, да?
— Не знаю, — вздохнул, — боюсь, что на сей раз нам пик Коммунизма не перевалить.
— А где Мойша Могилевский? — вспомнил князь. — Где эта семитская жопа с ручкой?
— Жопа в Малайзии, — меланхолично ответил я, — вместе с шаловливыми ручками.
— И что делает?
— Бизнес вроде. С хохлушками. Выдает их за шведок — и в бордель. Для янки.
— Комбинатор, — и снова защелкал только ему известный шифр на телефончике. — Алле' Гога!.. — и заклекотал на своем родном: у меня возникло впечатление, что сижу меж скалистых гор, где рвется взбешенная речка.
Потянулся на тахте, вспоминая дивные годы студенчества: от нашей великолепной троицы страдало все руководство МГУ. Я катал неформальные листки и стенгазеты, призывающие к свержению архаичного парткома, любвеобильный и богатенький князь менял девушек «потока», как ковбой объезженных мустангов, а Миша Могилевский по естественному прозвищу Мойша Могила занимался банальной фарцовкой, меняя шило на мыло и наоборот. Сколько было скандалов в парткоме, слез и соплей, нечаянно потерявших честь девиц, шмонов и приводов в ментовку. И что же? Я оказался проницателен: парткомы упразднили вместе с СССР. Все падшие грешницы удачно вышли замуж и, небось, по ночам вспоминают дерби с опытным и страстным наездником из горной страны грез. А Могилевский выбился в люди, то бишь коммерсанты, носит пудовую золотую цепь, пиджак цвета расплющенных мозгов на мокром асфальте, лакированные коцы и таки продолжает менять шило на мыло, только сейчас в качестве оных выступают не джинсы «Levis», а пухленькие оладушки-блядушки из ближнего, но нищего зарубежья.
— Эй, — извлек меня из прошлого голос Сосо. — Ты в руках держал фотоаппарат?
— Держал, — признался я. — У нас в школе фотокружок был. А что?
И не получил ответа, мой друг продолжил клокотать в телефонную трубку. Я пожал плечами — помнится, был увлечен фотографией в девятом классе. Тогда я проживал в столице нашей родины. У одного из дядьков, который был строителем-инженером, правда, потом он уехал в Индию на строительство металлургического комплекса, и на этом моя ранняя городская жизнь закончилась. Но не об этом речь. Речь о первой любви. К фотографии. Был её увлечен! Вместе со всеми мальчишками. Дело в том, что кружок посещала девочка по имени Каролина из ВНР (Венгерской Народной Республики). Мать её была наша, отечественная, а заграничный папа работал в торгпредстве. От наших советских одноклассниц, пахнущих духами «Красная Москва», розовой пудрой и мелкими склоками, Каролина отличалась незакомплексованностью, легкой свободой в поведении и радостью общения с противоположным, так сказать, полом. То есть с нами, прыщеватыми юнцами. За это девицы класса её любили со всей ненавистью будущих ведьм, но дружили, поскольку мадьярская подружка раздаривала шмотки, жвачки и журналы мод налево и направо. Надо заметить и то, что тогда в школьных стенах ходила строгая директива: всем учащимся быть в форме. И все директиву выполняли, кроме Каролины. Кажется, с помощью её папы в школе появился первый компьютерный класс, что давало неограниченные возможности для дочери ходить в чем она хочет. Каролина была сдобна, как колорийная булочка с изюмом, и обтягивала свою нижнюю пышечку в модные прорезиненные джинсики.
Это было что-то! Когда девочку-булочку вызывали к доске, чтобы решить алгебраическое уравнение с тремя неизвестными, все хулиганы к удовольствию преподавателя превращались в самых примерных учеников. Со стальными перьями в штанах. Как говорится, любовь нечаянно нагрянет. Но чтобы коллективная?
Потом Каролина записалась в фотокружок, и все мальчики дружно шагнули проявлять и закреплять пленки. В инфракрасных лучах фонаря. И этот влекущий, плюшевый полумрак и гипертрофированные от него близкие формы девочки действовали самым странным образом: фотолюбители беспрестанно отбегали как бы делать художественную съемку местности, а на самом деле в укромных кусточках ублажали свою молодую разбушевавшуюся плоть. Кроме меня. Я искренне увлекся фотоделом, и поэтому так уверенно ответил на вопрос: держал ли я фотоаппарат? Да, держал, и не только его. А еще, если это кому-то интересно, мечту всего нашего 9 «В» — попку гражданки ВНР, упругую, как юность.
Очевидно, я произвел самое благоприятное впечатление на Каролину своим интересом к её любимому увлечению. За что был приглашен на торгпредовскую дачу — на уик-энд. После экзаменационной сессии. Снимать природу, маму нашу.
Дело было в июне, и натура безобразничала во всей своей летней красе. Прихватив свой старенький «Зоркий-6», я на электричке допехал до станции «Отдых» и там без труда нашел место отдыха венгерских товарищей. Дача была каменная и охранялась государством, как усадебный памятник ХYIII века. Меня приняли хорошо, решив, вероятно, я есть обедневший потомок графского дома Лопухиных. (Что вполне возможно.) Меня угостили фруктовым коктейлем с джином, и мы с Каролиной и двумя породистыми борзыми отправились на местную речушку Вонючку. Купаться и снимать чудный, по утверждению мамы одноклассницы, пленэр. «Пленэр» — это слово я запомнил на всю жизнь.
Девушка была в легком газовом сарафанчике, который она тотчас же кинула на бережку, представ предо мной во всей своей телесной красе. Но в купальнике. И я наконец обратил внимание на девичий, скажем так, полногрудый стан. Когда начал съемку своим древним «Зорким-6». Каролина кокетничала и принимала всевозможные соблазнительные позы. На фоне лона природы. И собак. Я был импотентным юным болваном и не понимал, что, собственно, от меня хотят. Однако скоро естество взяло свое: я почувствовал странную бодрость в плавках, точно туда во время купания запрыгнула плотвичка.
Пришлось забрести в речку по пояс, чтобы выпустить рыбку… И пока я занимался этим маловразумительным делом, девочка заявила, что мечтает сняться ню.
— Чего? — открыл рот.
— Ню, дурачок, — объяснила, смеясь. — Обнаженная, значит, натура.
— Об-б-бнаженная, — заклацал я зубами, воспитанный пионерской и комсомольской организациями имени В.И. Ленина.
— Не бойся, Ванечка, это не страшно.
Она была права — это было не страшно, это было ужасно. Для меня. Такого позора я более никогда не испытывал. Даже находясь в кремлевском мусорном бачке. Хитропопая пышечка затащила меня в кусты и заставила фотографировать в чем мама её родила. На пленэре. У меня дрожали руки, лязгали зубы, пересохло во рту, а плотвичка в плавках, превратившись в агрессивную щуку.
Мама-мия, где я, что со мной и куда бежать? Мир кружился, словно в кошмарном сне, и это было только начало. Когда пленка закончилась, Каролина, продолжая смеяться, цапнула мою руку. И я рухнул на девушку, как аэростат на грешную землю. Дальнейшее помню плохо: все смешалось — слюнявые наши яростные поцелуи, молодое и незнакомое тело подо мной, близкие немигающие глазища с радужной оболочкой цвета национального (венгерского) стяга, теплая и колкая трава, мазки выцветевших далеких небес, лающие собаки…
Проклятые борзые, верно, посчитали, что хозяйка участвует в азартной и веселой игре и решили тоже потешиться, принявшись лизать нас. А носы у собак, как известно, холодные, как айсберги в океане. Что очень действовало на нервы — мои. Словом, получился какой-то ужасный трагикомический зоо-групповой трах. После которого я ухнул в речку Вонючку и, переплыв её, дал стрекача. От стыда. В сторону города- героя Москва. Не забыв прихватить, правда, свою мятую одежду с магического бережка, где я лишился невинности.
Надо ли говорить, что первый день сентября я ждал с трепетом. Мне казалось, что провалюсь сквозь
