землю. Из-за своего юннатского неудачного опыта первого физического соития. Не провалился. Девочка Каролина уехала в ВНР, а я остался со старыми уже фото, где запечатлена наша счастливая, беспечная и откровенная молодость.
Энергичный голос моего товарища, выступающего в роли благодетеля, снова возвращает меня в пустое, пресное и непристойное настоящее. Довольно потирая руки, Сосо сообщает приятную и неожиданную новость: отныне я буду папарацци!
— Кем буду? — пугаюсь.
— Папарацци, мать тебя так!
— А это кто?
— Это то, кем ты будешь, — поглядывает на часы. — Будешь, кацо, фотки клепать. Скандальозные. Бабки хорошие. Так что рвем на фирму, получишь аппарат и заказ.
— Какой аппарат?
— Самый современный. Для индивидуальной съемки.
— Это все серьезно, князь?
— Граф, а когда я шутил? — удивляется. — Давай-давай, нелюдим. Вперед и с песней.
— Сегодня выходной день? — недоумеваю, сбитый такими решительными переменами в своей скромной судьбе.
— Вах! Какой день! — возмущается благодетель. — Забудь, Вано, все! Теперь ишачишь на себя. Сколько наработаешь, столько и полопаешь. Идет, да?
— Ну не знаю, — машинально принимаюсь натягивать резиновые сапоги.
— Совсем плохой от счастья, да? — кидает мои башмаки под мои же ноги. — Ну ты, Ёхан Палыч?
Конечно же, я знал значение слова: «папарацци» (paparazzo). Это имя собственное: синьор Папараццо — герой фильма Ф. Феллини «La dolce vita», то бишь «Сладкая жизнь». Фотожурналишко. Занимался тем, что «отщелкивал» актеров и прочую звездную публику в самые пикантные моменты их жизни. В чем их мама родила. После публиковал фривольные снимки в «желтых» газетенках и журналах. А зажравшейся публике, оказывается, только этого и надо было тиражи изданий начали подниматься, как на дрожжах. Хозяева смекнули — ба! Это же отличный бизнес. Копаться в грязном белье всевозможных знаменитостей. И сильных мира сего. Обыватель нуждается в великом утешение, что те, на кого он молится и кем восхищается, такие же жалкие людишки, которым ничего человеческое не чуждо. Трах с девочками, однополый трах, собственноручный трах, политический трах, да что угодно. Был бы человек, а трах найдется. В смысле, грешок. И на этом можно заработать неплохие дивиденды. Либо публикуя снимки, либо шантажируя ими счастливчика, превратившегося по неосторожности в жертву.
И вот однажды великий Феллини в сердцах обозвал всех стервятников, кружащихся вокруг его съемочной площадки, этим словом: папарацци, папа ваш Папараццо, после чего оно стало нарицательным.
Удачливые папарацци своими скандальными и сенсационными снимками способны зарабатывать до трех миллионов долларов в год. Как говорится, копейки, да нам бы всем хватило. На теплый коралловый островок в океане.
И вот что получается, господа. В силу каких-то странных и диких обстоятельств я, Ванька Лопухин, должен теперь заниматься этой, всеядной, грязной и охальной работенкой? Ничего себе — лазоревые рассветы на Воробьевых горах, где я вместе с друзьями давал клятву быть профессионалом высшего полета.
Летать над чужими койками, гениталиями и клейкими вулканически-сперматозоидными извержениями? Мило-мило.
Нет, этому не бывать. О чем и заявил своему чересчур активному товарищу. Он меня не понял. Будто я вслух процитировал бессмертное ученье чучхе. На языке оригинала.
— Ванечка, ты о чем? — решил уточнить мой диагноз Сосо. — Что за муки творчества?
— О том, что я журналист. А журналист, извини, звучит гордо.
— Самая древняя профессия, — хрустнул костями мой товарищ. От надсады и досады. — После проституции. Так что не надо, Вано, забивать мне и себе баки. Будь проще и будет райское наслаждение. Для тебя и детей твоих, брякнул-то без злого умысла, патетики ради, а для меня, будто ножом по сердцу. — А потом: мы даже не знаем: какой заказ? Может, кто желает на лужайке всем семейством. На вечную память? Для потомков, да?
— Ну ладно, — вздохнул. — Отказаться можно всегда, так я понимаю?
— Правильно понимаете, товарищ, — обрадовался князь. — О морально-нравственных муках поговорим потом.
— Когда потом?
— Когда набьем брюхо, — и принялся выталкивать меня из моей же комнаты. Взашей. Словно боясь, что я передумаю покинуть четыре обшарпанные стены, ошпаренного кота, пыльный кактус, плохо работающий телевизор, старенькую печатную машинку и скрипучую, как калитка, тахту, где однажды случайно возникла новая планета по имени Мария. — Веселей, папарацци: весь мир у твоих ног! Будет!
Я вздохнул — пока у моих ног тень нищего неудачника, душа которого отсутствует из-за ненадобности. О каких душах может быть речь, когда все они уже сданы в ломбард вечности по цене лома.
Однажды на Тверской прорвало канализационные трубы, и меня, тогда юного гонца за новостями, отправили узнать подробности ЧП. Оказывается, давно, в период первой реконструкции, мудрые головотяпы загнали речку Неглинку в коллектор, а рядом с ней соорудили трубу для общего городского говна. И все бы ничего, да от времени и едких испарений чугун прохудился. И надо такому случится, что слияние двух «рек» сотворился под праздничным «Националем», и вонь поднялась такая, что хоть святых выноси. А дело, признаться, было жарким, удушливым июлем и многочисленные гости столицы из дальнего зарубежья в полной мере ощутили все прелести нашего азиатского бытия. Попытались было закрыть окна, да куда там — кондиционеры ведь не фуй-фуй и впечатление, что проживаешь в газовой камере. Пришлось створки открывать и пялиться на смрадную речку, пробившуюся сквозь асфальт и канализационные люки. Пока вызывали ОСВОД и прочие технические службы, кофейная река, набрав гремучую силу, поплыла под кремлевские стены. Такого количества презервативов я не видел никогда в жизни. Было такое впечатление, что весь просвещенный мир только и делает, что любит себя посредством резинового изделия № 2 Баковского завода. Передовой отряд коммунальной службы лопатами, мешками и матом попытался остановить фекально-кондомное течение. Прибыло столичное руководство с Рамзесом в кепке. Поднялся невозможный хай: где техника, мать вашу эксплуатационную так?! Выяснилось, что вся она была задействована у возводящегося коммунистическими ударными темпами храма Ис. Христа Спасителя откачивались грунтовые воды.
Меж тем смеркалось. Были включены прожекторы на готеле, от их праздничного света картина всемирного потопа приобрела мистический характер. Река неожиданно заиграла всеми радужными красками, похожая на антрацитовую, но холодную магму. Вот только услаждаться прелестным зрелищем мешал запах. И гнус, слетевший на вкусное лакомство. Все участники ночной фиесты трескали себя по потным выям и матерились последними словами. Уши зарубежных товарищей в окнах вяли, как кабачки в пыльных прериях Кентукки.
Наконец с танковым гулом прибыла техника: начался новый этап битвы. И в первых рядах находился наш мужественный градоначальник в кепке, похожий на Рамзеса при строительстве пирамиды имени самого себя.
— Как вы охарактеризуете положение? — влез я (с диктофоном.)
— Как ху… вое! — в сердцах ответил интервьюируемый. Потом устыдился столь аполитичного откровенного признания и заорал. — Но все находится под контролем! Под контролем! И уберите этого придурка! С глаз долой!
Пришлось драпать. По зловонному мелководью. Спасая интервью и свои ребра. К сожалению, мой репортаж с места события так и не был опубликован. На десяти страницах. Его сократили до одной строчки. А меня отправили домой. В отпуск за свой счет. Выветривать запах жизни.
К чему все это? К тому, что мы живем на острове, намытом нашим же дерьмом, однако многие делают фарисейский видок, что они питаются святым духом, а следовательно не испражняются.
Ближе надо быть к народу, господа, и народ накормит вас от пуза. Отечественным продуктом,
