каждую ночь, когда я закрою глаза. Он выходит, танцуя, из тех низкорослых деревьев. Может, если бы Саксон сказал «убей» вместо «стреляй», все было бы по-другому. Возможно, я бы подумал. Но это не казалось убийством, пока не… А Саксон знал.
— Лазарус, — мягко проговорил Габриел. — Ты думаешь, от этого станет легче? Он никогда не оставит тебя.
— Это угроза, Габриел Кайли?
— Нет, мне нечем угрожать тебе. Просто я думаю, что если бы ты собирался сделать это, то уже бы сделал. Но правда в том, что ты не можешь. При всех твоих угрозах, ты никогда никого не убивал с того самого дня. Вот почему ты все еще стоишь здесь.
Лазарус остался неподвижен и только покачивал своей бедной помраченной головой взад и вперед. Его мелкое дыхание скрипело в ушах Габриела.
— Лазарус, — взмолился землянин, — с Рейнером покончено. В эту минуту он уже в тюрьме ЦУРЗ. Он получит все, что заслужил. Саксон Рейнер отнял твою жизнь, он повесил ее как трофей на свою стену. Но никто больше не отнимал. Там, в этом городе, четыре миллиона дядей Булей. Что ты станешь делать, когда все они выйдут, танцуя, из тени деревьев?
Лазарус что-то забормотал. Габриел напрягся, чтобы уловить слова, и понял, что Уайт что-то декламирует:
Эти слова ничего не значили для Габриела, но внутри у него все сжалось от страха. И пересохло в горле.
— Прости, не понимаю. Плечи Лазаруса дернулись вверх.
Староанглийский. Древний бард и моя мания величия, — проговорил он с меланхоличной иронией. — Иногда все листья опадают. Когда я был молодым, я путешествовал и стоял в лиственном лесу зимой. Листья облетели, и люди говорили об этом как о проклятии. Я никогда этого не понимал. Когда листья опали, видно так далеко. Холмы за лесом, небо. Иногда листья облетают, и я вижу то, что я делаю. Я вижу, что я сделал, и удивляюсь: как, черт возьми, я мог зайти так далеко? Как я мог, зная то, что я знаю, будучи тем, кто я есть, чувствуя то, что я чувствую, как я мог сделать это?
Габриел открыл рот, но он был забит ватой дешевых афоризмов. «Из колодца моего благодушия?» — горько спросил себя землянин. Двадцать метров отделяют его от Лазаруса Уайта, а ему не хватает ума, чтобы сократить это расстояние.
Лазарус рассуждал:
— Я ненавижу его. Я вижу его и знаю, что он — это я, тот, кто совершил те поступки. Но я должен оставить его там как кого-то другого, иначе я просто задохнусь от этой ненависти к нему. Я ненавижу его всем сердцем, всей желчью в моей печени, всей кровью в моих жилах. Но это ничего не дает. Пока он там, он делает что хочет, и я не могу остановить его. Я не могу даже видеть его, кроме тех редких моментов, когда листья опадают. Я не могу простить его, и он не хочет прощения. Если я приму прощение тех, кому причинил вред, я должен буду принять и боль Того вреда. Мне тоже придется почувствовать боль… по- настоящему чувствовать.
Габриел прошептал:
— Этого ты и боишься, не так ли? Лазарус тихо хихикнул:
— О, он стучит в мою дверь тридцать лет, этот старый пьянчуга. Все хочет всучить мне ложь о прощении.
— Это не ложь, Лазарус. Это то, зачем я здесь.
И в этот момент словно огромная тяжесть свалилась с плеч Габриела. Он повторил, громче:
— Это то, зачем я здесь.
— Чтобы простить меня?
— Да, — уверенно сказал Габриел. «Кажется, Старик, монетка только что упала».
— А-а. — Лазарус снова отвернулся к Кьяре. — Я родился под куполами. Кьяра вырастила меня, воспитала. В юности… ты знаешь, как это бывает, бушующие гормоны, упрямство… я иногда оглядывался вокруг и думал: «Черт побери, даже если Тор не опустит молот, когда-нибудь этот городишко все равно рухнет под тяжестью собственного дерьма». Потом я тратил несколько кью и садился на челнок до Обриты- 1, просто чтобы увидеть ее снаружи. И она пробуждала во мне такую гордость! Что за… глупая, бессмысленная, анахроническая,
— Ты прав, Габриел Кайли. Неужели я должен добавить матереубийство к моим прочим грехам?
Словно в ответ на свой вопрос Лазарус повернулся и пошел, слегка покачиваясь. Габриел двинулся параллельным курсом, сохраняя расстояние между ними тем же самым.
— Просто маленькая прогулка, — бормотал Лазарус. — Просто маленькая прогулка.
Подозрение шевельнулось в Габриеле.
— Лазарус? Куда ты идешь?
Вонючка все ускорял шаг, по мере того как изгиб купола становился все круче. И когда Габриел наконец понял, что задумал Лазарус, было уже поздно.
— Подожди! Лазарус! — Габриел бросился наперехват, когда Уайт рысцой побежал по склону купола.
— Брось, Габриел, — крикнул ему в, ответ Лазарус. — Я пойду до конца.
Они бежали все быстрее и быстрее, наклон увеличивался с каждым шагом.
Оба едва владели своим телом к тому моменту, когда Габриел приблизился настолько, чтобы броситься на Лазаруса и схватить его за лодыжки. С пронзительным криком бегун по крышам хлопнулся ничком, и они вместе заскользили по куполу.
— Отпусти меня! Отпусти! — Лазарус бешено вырывался.
— Нет! Я не… ох! — Едва освободив одну руку, чтобы попытаться остановить их спуск, Габриел получил пинок в шею. Скафандр смягчил удар, но прошло несколько секунд, прежде чем он смог нормально вдохнуть. Тем временем свободная нога Лазаруса колотила по его шлему и плечам, ослепляя и дезориентируя его. В отчаянии Габриел со всей силой ударил ладонью по куполу.
Хлоп! Перчатка крепко приклеилась к алмазоволоконной поверхности. Рывок едва не оторвал Габриелу руку, и, по иронии, только их скорость спасла его. Он вскрикнул от боли, но тут застежки поддались, перчатка сорвалась с его руки, и они снова падали.
Вниз. Они скользили по светящемуся куполу, как борющиеся крысы по льду. Больше не было возможности остановиться — даже если бы его осенило, Габриел не посмел бы использовать оставшуюся перчатку, чтобы прервать падение. Даже Лазарус перестал бороться с ним.
В голосе Уайта Звучало сожаление, когда он сказал:
— Ты опоздал, Габриел. На этот раз ты действительно опоздал.
Наковальня раскинула руки, чтобы принять их.
И тут что-то появилось снизу. Что-то черное, с паучьими ногами, почти невидимое на темной поверхности. Габриел едва успел понять, что это чистильщик, как они столкнулись.
От удара Габриел потерял сознание. Очнувшись через несколько секунд, он попробовал пошевелиться и чуть не закричал от боли в ребрах. Две из шести ног чистильщика оторвались, еще две бесполезно извивались в воздухе. Робот лежал на спине, держась на двух оставшихся ногах, Габриела и Лазаруса вдавило в его корпус. Дыша с сухим свистом, Лазарус слабо пытался выбраться, опираясь на плечи землянина.
