Уильям Терндейл – топ-менеджер «Терндейл и компании», фирмы по управлению активами, которая является одной из самых важных наших клиентов. Все считают Терндейла самым самодовольным болваном на Уолл-стрит, а это примерно то же, что обладать самым большим размером обуви в НБА – поэтому маловероятно, что он звонит Джошу, только чтобы сказать ему, как круто тот работает. Считает Джош себя турецким пашой или нет, но даже глава списка ста крупнейших инвестиционных банков по версии журнала «Форчун» должен иногда лизать зад клиентам.
– Подожди секунду. – Я снова блокирую микрофон на трубке и поворачиваюсь к Теннису. – У нас есть проблемы с «Терндейл», о которых тебе известно?
– Они вечно к чему-то придираются, – заявляет он, пожимая плечами. – Но ни о чем конкретно я не слышал.
– Мы не знаем, почему он звонит, – сообщаю я в трубку.
– Ну хорошо, – устало говорит Джош. – Я перезвоню ему и выясню, чего он хочет.
– Дай мне знать, если возникнут проблемы. Кстати, Теннис сидит рядом со мной, и он только что передал мне записку. Он считает, мы могли бы вытрясти немного лишних наличных с нашего положения по японским корпоративным бумагам. Я рассмотрю эту возможность и перезвоню тебе.
Теннис резко выпрямляется в кресле, готовый горячо протестовать. Я прижимаю палец к губам.
– Прекрасно, Питер, – уже немного бодрее говорит Джош. – Большое спасибо. Дома все нормально?
– Все потрясающе. Спасибо, что спросил.
– Не забудь передать Дженне мои наилучшие пожелания.
У Джоша в его адресной картотеке есть карточка десять на пятнадцать сантиметров, на которой записаны дата моего дня рождения, учебные заведения, которые я окончил, и имя моей жены. Во время спортивного сезона он поздравляет меня с каждой победой моей старой команды и вообще всегда пользуется возможностью показать, какой он заботливый начальник.
– Обязательно передам. И пожалуйста, держи меня в курсе дел с «Терндейл».
– Непременно.
Он вешает трубку. Я нажимаю кнопку отбоя обратной стороной трубки и небрежно роняю ее на стол.
– Он передает наилучшие пожелания Дженне, – сообщаю я Теннису.
– Чертов ублюдок, – отвечает Теннис, свирепо уставившись на меня.
– Не будь таким грубым. Ты говоришь о нашем робком лидере.
– Черта с два. Я говорю о тебе. Какого черта ты делаешь? На кой ты сказал ему, будто я думаю, что мы можем получить прибыль от положения по японским корпоративным бумагам?
– Иногда, чтобы ладить с людьми, приходится подстраиваться под них, – отвечаю я, копируя акцент Тенниса. – Кто это мне говорил?
– Ладить надо с теми, кто собирается ладить с тобой. В следующий раз, когда у нас возникнут проблемы, у Джоша будут проблемы с памятью – он не сможет вспомнить, как тебя зовут. И ты это знаешь.
– Похоже, что следующий раз уже наступил. Уильям Терндейл попусту не звонит.
Теннис секунду тупо смотрит перед собой, обдумывая последнюю фразу, и затем неохотно кивает.
– Хорошая мысль, – кисло соглашается он. – Никогда не встречал такого богатого и такого несчастного типа. Собираешься звонить Кате?
Я чувствую, что краснею, и резко нагибаюсь, чтобы поднять оранжевый мячик, закатившийся ко мне под стол. Катя – человек номер два в компании Терндейла, она наш старый друг, который однажды вытащил нас из неприятностей с Уильямом. Я не собираюсь говорить Теннису, что Катя, возможно, больше не друг. И звонить ей сейчас – не очень-то хорошая мысль.
– Давай сначала выждем и посмотрим, что происходит, – отвечаю я из-под стола. – Нет смысла просить об одолжении там, где это может не понадобиться. Катя никогда ничего не делает, не потребовав услугу за услугу.
– Люблю таких женщин. – Теннис сжимает ладони и вздыхает, в то время как я выныриваю из-под стола с мячом в руке. – Похоже, один из наших парней не удосужился сообщить мне об обломе с Терндейлом, так что придется устроить ему еще один – со мной. Ты хочешь, чтобы я попросил ребят в Токио пересмотреть наше положение по корпоративным бумагам?
– Пожалуй, я лучше сам сначала с ними поговорю. Скажем, в девять. Ты не против организовать нам встречу?
– Где ты будешь в это время?
– Здесь.
– Что так?
– Я завтра улетаю, так что собираюсь ночевать в Гарвардском клубе.
– Куда ты летишь?
– Во Франкфурт.
– А потом куда?
– В Хельсинки и в Лондон, а вечером в пятницу – обратно домой.
– Ты ведь только что вернулся из Торонто, – укоряюще замечает Теннис.
– И что с того?
– Так какого черта ты устраиваешь гастроли для оркестра? Сколько у нас клиентов в Хельсинки?
– Трое.
– И сколько из них не побираются?
– Один. Их нужно игнорировать?
Теннис что-то бормочет себе под нос.
– Только не начинай говорить на идиш, – прошу я, чувствуя, как тупая боль ноет у меня в висках. – Пожалуйста.
– Половину своего времени ты проводишь за границей, а вторую половину – ночуя в гостиницах. Почему? Что у тебя дома не так?
– Все плохо, – говорю я, глядя в окно на Бэттери-парк. Далеко внизу блестящие зеленые листья на верхушках деревьев отражают лучи утреннего солнца, а легкий ветерок создает иллюзию ряби на воде. Очередь из потеющих туристов, ожидающих паром, вполовину меньше, чем две недели назад – значит, сезон скоро закончится. Отложив поролоновый мяч, я снимаю с запястья часы и начинаю играть металлическим браслетом.
– Просто плохо, – уточняет Теннис, – или настолько плохо, что каждая клетка твоего тела взрывается со скоростью света?
– Скорее последнее, – отвечаю я.
– Хочешь совет?
Мы с Теннисом дружим уже очень давно, но я всегда старался не посвящать коллег в свои личные проблемы.
– Я хочу, чтобы ты, мать твою, не лез не в свои дела.
– Скажи ей, что ты сожалеешь.
– Сколько лет ты уже учишься на раввина? Десять? И это все, что ты можешь посоветовать? Сказать ей, что мне жаль?
– Я женат уже тридцать лет. Последуй моему совету. Скажи ей, что тебе жаль, дай ей выпустить пар, потом снова скажи, что тебе жаль, дай ей еще немного выпустить пар, и продолжай так, пока дело не закончится постелью. Не забывай часто кивать, пока она говорит, и повторять что-то вроде «Как тебе, наверное, было тяжело!»
Если бы все было так просто! Дженна ускользает от меня уже много лет, ее энергия и внимание все больше сосредоточиваются на благотворительности. Я никогда не знаю, что сказать: боюсь показаться ей эгоистом. Гнев и разочарование заставляют меня совершать ошибки. Я пытался просить прощения, когда дело дошло до взрыва, но это никак не помогло. На прошлой неделе Дженна попросила меня уйти. Она сказала, что больше не может чувствовать себя такой одинокой, как тогда, когда мы вместе.
– Знаешь, что мне нравится в нашей работе? – спрашиваю я Тенниса, резко возвращая часы обратно на
