система оказалась такой трудной для подражания потому, что мир ее сразу увидел в недостижимо прекрасном исполнении, а сама по себе новая расстановка игроков, естественно, не давала ученикам желанного эффекта. И, наверное, потому футбольные умы с такой настойчивостью стали искать иные варианты, что не только превзойти, а повторить бразильцев в рамках их системы не представлялось возможным. Новая идея была предложена миру в законченном, совершенном облике, и уделом остальных невольно оставалось эпигонство. Да и где было взять одиннадцать таких же «звезд»?
Жонглеры из Рио – долго и привычно величали так бразильцев. И таился в этом прозвище кроме восхищения почти незримый, недоказуемый оттенок иронии.
На шведских стадионах бразильские жонглеры, ничего не потеряв из своей черной магии обращения с мячом, предстали командой удивительно организованной, срепетированной, вкладывавшей в игру неподдельную свежесть чувств. Они были непобедимыми.
Все преходяще в мире футбола. Рождаются и, как это ни грустно, уходят команды. Тренер Феола, долго руководивший бразильской сборной, ушел в прошлое. Можно понять и простить этого пожилого человека. Он так и не сумел сбросить с себя наваждения, гипноза той своей славной команды и продолжал разуму вопреки ориентироваться все на тех же знаменитостей, на точно такое же построение игры. Восемь лет спустя он опять привез в Англию Жильмара, Д. Сантоса, Зито, Гарринчу, Беллини, Орландо. Жизнь покарала и Феолу и сборную Бразилии…
Но чемпион мира 1958 года остался в истории как неповторимая команда. Выпадет ли когда-нибудь еще такое счастье, чтобы вместе сошлись и надели одинаковые футболки одиннадцать человек, каждый из которых игрок экстра-класса?
Чем закончить этот очерк? С мальчишеских лет я увлекался футболом. Пришло время, и я стал иногда писать об игре, еще не отдавая себе отчета, какова же эта тема. Бразильцы на шведском чемпионате открыли мне глаза на футбол как на игру праздничную, исполненную только ей одной присущей красоты – динамичной, мужественной и разумной. Я соприкоснулся с подноготной большого футбола, узнал, что он не тесен, а широк, его мир. Понял я, что служить ему в меру сил, пером,- занятие стоящее и ко многому обязывающее. С тем я и вернулся из первого своего дальнего путешествия, проделанного вслед за мячом.
Февраль 1970
Франция – 1960
ПРИКОСНОВЕНИЕ К АМФОРЕ
Странное ощущение испытал я накануне поездки со сборной командой во Францию на финальные матчи первого розыгрыша Кубка Европы. До этого я побывал в Швеции на чемпионате мира, в Румынии и Болгарии с олимпийской сборной. Оба раза счастье нашим не улыбалось. Как-то будет сейчас?
Совсем разное дело смотреть матч на своем стадионе и за рубежом. Дома любую, самую досадную, неудачу не воспринимаешь остро, видимо, потому, что ты делишь ее со всеми земляками. За границей нас, заинтересованных очевидцев, кучка. И так уж получается, что все мы в ответе. Недаром, когда вернешься домой после поражения, все знакомые смотрят на тебя с укоризной: что ж ты не обеспечил? И отшутиться никогда не удается. Там и забиваешь и пропускаешь гол ты. И ничего с этим чувством поделать нельзя, оно сильнее твоего старания сохранить профессиональную нейтральность. Словом, ты, журналист, включаешься в игру. Да и иностранные коллеги в ложе прессы поглядывают на тебя с осуждением, если что не так, и жмут тебе руку в минуту удачи. И ты все это принимаешь как должное, и было бы странно выступить с объяснением, что ты тут ни при чем.
Хотите верьте, хотите нет, но в нашей журналистской среде есть люди, о которых говорят примерно так: «Ах, с командой поехал такой-то, ну, значит, она проиграет». Вот и мне перед поездкой во Францию мерещилось, что, если опять поражение, тогда и меня, глядишь, запишут в разряд приносящих несчастье…
Когда в Марселе команда отправилась на стадион, в автобус в последнюю секунду вскочила девушка, дочь одного из местных распорядителей. Она была мила, изящна, направо и налево роняла улыбки. А у футболистов лица поскучнели, все натянуто замолчали: издавна не принято сажать в автобус, едущий на матч, женщин…
А на обратной дороге в отель, после победы, красивая француженка, открыто симпатизировавшая нашей команде, оказалась в центре общего благосклонного внимания. Ей салютовали взмахами рук, улыбались. И, наверное, если бы напомнить футболистам о том, как они были рассержены два часа назад, они бы сказали, что все это чепуха. И сказали бы правду.
Вот так же и я, после того, как сам держал в руках Кубок Европы, удивлялся: какая же ерунда лезла в голову неделю назад!
В Марсель я приехал в день матча. И сразу совершил бестактность, обратившись к руководителю делегации Дмитрию Васильевичу Постникову с просьбой не забыть обо мне, когда будут заказывать билеты на самолет в Париж. Сказал я это в присутствии многих людей, и ответом мне было укоризненное молчание. О каких билетах речь, когда еще ничего неизвестно! Ведь в Париж можно лететь лишь в том случае, если победим сборную Чехословакии. Если же проиграем, то останемся здесь на матч за третье место. Мне и сейчас неловко за ту свою оплошность.
Рассказываю я об этом для того, чтобы читатель знал о существовании особых норм поведения в дни, предшествующие большим матчам. Они нигде не зафиксированы, эти нормы, и мне пришлось самому долгое время их усваивать. Но могу подтвердить, что в них заключен немалый практический смысл, потому что благоприятный душевный микроклимат необходим футболистам в такие дни.
Вспоминается разговор в брюссельском аэропорту, где мы на обратном пути ждали самолет на Москву. Сидели кружком и вспоминали каждую мелочь дней, принесших победу. Все были расположены друг к другу, охотно отмечали заслуги каждого. И тут руководитель делегации, долго молчавший, спросил: «А что, ребята, я вам не очень мешал?» Вопрос был в точку. Постникову удалось тогда создать в делегации спокойную обстановку, он не командовал, не вмешивался в распоряжения тренеров, был покладист, ровен с игроками. Ответом ему был одобрительный гул. Постников затянулся длинной папиросой и, довольный, откинулся в кресле. И ведь верно, большая победа складывается по кирпичику…
В Марселе в день матча стояла сухая, испепеляющая жара. Гавриил Дмитриевич Качалин скомандовал игрокам разойтись по номерам, где было прохладно за зашторенными окнами, а сам затащил меня к себе. «Идемте, у меня чудесные персики…» Мы сели в кресла и повели разговоры, никакого отношения к футболу не имеющие.
За два часа до отъезда на стадион, когда Качалин сделал все от него зависящее – провел собрание, побеседовал с футболистами по звеньям и с каждым в отдельности, ему невмоготу было остаться в одиночестве, и он искал собеседника, который отвлек бы его от неотвязных мыслей о матче. Уж и не помню, о чем мы говорили. Качалин явно старался, чтобы разговор не затихал, и готов был обсуждать что угодно. Трудные это часы для тренера. А в данном случае особенно.
Гавриил Дмитриевич предложил команде осуществить план, который держался в строгом секрете. За девять месяцев до встречи в Марселе наши играли со сборной Чехословакии товарищеский матч в Москве и выиграли- 3:1. Нашим особенно хорошо удавались фланговые атаки. Отлично сыграл Месхи. Качалин понимал, что его коллега Рудольф Вытлачил помнит об этом и должен принять меры против наших атак по краям. И он решил не идти на риск повторения, предложил наносить удары по. центру, чтобы заставить соперников принять неожиданную для них игру. Удастся ли замысел? Ведь в случае неудачи тренеру прежде всего скажут, что он пренебрег игрой, давно отрепетированной, не раз приносившей победы!
Вот и сиди, жуй средиземноморские персики, веди непринужденную беседу, смейся, а душа-то все
