солидарность с университетом, была встречена «братскими объятиями и поцелуями». Но появление инспектора резко изменило ситуацию. Забыв об аналогичном инциденте, этот чиновник предстал перед толпой и приказал разойтись. При виде ненавистного надзирателя раздались крики: «Бей его!» И как вы уже могли догадаться, инспектора избили и вышвырнули вон. Затем наступила очередь профессоров университета. Они обратились к студентам с просьбой прекратить беспорядки: «В храме науки нет места для беспорядков… Вы пришли сюда учиться». Эта речь произвела такое же впечатление, как и все подобные речи в схожих обстоятельствах.
Опьяненные собственной смелостью студенты вынесли ряд резолюций. Часть была вполне приемлемой, но большинство решений, безусловно, привело бы современных университетских профессоров (и американских, и российских) в содрогание. Студенты выдвинули следующие требования: передать руководство университетом профессорскому совету, исключая вмешательство министерства; ликвидировать контроль за частной жизнью: предоставить право собраний и возможность обращения с петициями. Решение вопросов о распределении стипендий и дотаций поручить избранным представителям студентов. И наконец, наказать «тех должностных лиц, которые преднамеренно, или в силу халатности, допустили… жестокие действия в отношении наших московских товарищей».
Власти ответили арестами предполагаемых руководителей беспорядков, и около сотни студентов были либо исключены из университета, либо их попросили уйти. На два месяца были приостановлены занятия.
Оказавшись среди задержанных, Владимир Ульянов два дня провел в тюрьме. Он попал в число первых сорока пяти студентов, исключенных из университета. Владимир заявил, что во время студенческих выступлений бежал по коридору, «кричал и размахивал руками». Если все было именно так, то он явно повел себя несвойственным для него образом. Ни до этого случая, ни после он не становился частью орущей толпы. Вероятно, благодаря рыжим волосам он выделялся в беспорядочно движущейся студенческой толпе. Следовало наказать зачинщиков беспорядка, но, как известно, в такой ситуации найти истинных руководителей практически не представляется возможным. Фамилия Ульянов вызывала конкретные ассоциации, и Владимир Ильич впервые попадает в тюрьму. В результате за коллективную вину понесли наказание первые попавшиеся под руку студенты; они были исключены из университета (студенты, избившие инспектора, подверглись особому наказанию). Даже при таком раскладе для большинства студентов исключение не являлось трагическим событием. Спустя несколько месяцев, от силы год, им разрешалось вернуться, чтобы продолжить учебу. Совсем не обязательно, что они получали в документах пометку о неблагонадежности. Поскольку студенческие беспорядки были широко распространенным явлением, большинству участников, в то или иное время исключенных из университета и даже сидевших в тюрьме, удавалось стать уважаемым врачом, юристом, а иногда и высокопоставленным чиновником. Но Владимиру Ульянову обратный путь в университет был закрыт на три года, и не потому, что он был виновен более других, а только лишь из-за того, что был братом Александра.
Либеральное общество Казани, в особенности его женская часть, приветствовало исключенных студентов как истинных мучеников за свободу. За то короткое время, что они провели в тюрьме, их умудрились засыпать подарками, продуктами и даже деньгами. Когда их отпустили и приказали покинуть Казань, отъезд в лоно семьи напоминал демонстрацию. Улицы были заполнены сочувствующими, одобрительными возгласами выражавшими поддержку молодым героям. Те, в свою очередь, приветствовали друзей и родственников и даже бросали в толпу отпечатанные на мимеографе листовки. Одна начиналась словами: «Прощай, Казань!.. Прощай, университет!..» и далее: «Мы думали, что здесь, в храме науки, мы найдем те знания, опираясь на которые мы могли бы войти в жизнь борцами за счастье и благо нашей измученной родины! <…> Но с чем же столкнулись мы здесь? <…> Навстречу нам шла та «наука ради науки», которую так яростно защищали некоторые из господ профессоров…»
Вместе с матерью Ленин уехал в имение в Кокушкино – восхитительное место для летнего отдыха, чего нельзя сказать о зимней поре. Затем Мария Александровна вернулась в Казань, чтобы, собрав младших детей, присоединиться к Владимиру и Анне, также жившей в Кокушкине по приказу полиции.
Ленин признавался, что еще никогда не читал так много и увлеченно, как во время вынужденного пребывания в Кокушкине. Он читал специальную литературу, поскольку надеялся на восстановление в университете, но она составляла только какую-то часть поглощаемых им с жадностью книг. Он впервые увлекся литературой по социальным и политическим вопросам. Уже упоминалось, что до смерти брата Ленин не выказывал интереса к политике. Он, как и большинство его ровесников-гимназистов, вероятно, читал запрещенную литературу. Но Ленин смолоду выработал привычку к методичному изучению, нечто вроде зубрежки, тех предметов, с которыми сталкивался впервые. Вынужденное бездействие дало возможность погрузиться в многообразие русской литературы по заинтересовавшим его вопросам. В домашней библиотеке имения Владимир обнаружил не только книги, но и подшивки таких известных литературных и общественных журналов, как «Современник» и «Европейский вестник». Зимой 1887/88 года в Кокушкине Владимир приступил к изучению революционных идей. Он подпал под чары Чернышевского, побудившие многих предшественников и современников Ленина вступить на революционный путь. До конца жизни Ленин не расставался с Чернышевским. «От доски до доски были прочитаны великолепные очерки Чернышевского об эстетике, искусстве и литературе… Энциклопедичность знаний Чернышевского, яркость его революционных взглядов, беспощадный полемический талант меня покорили».[8]
Владимир не впервые столкнулся с этим фанатичным, бескомпромиссным революционером, с этим ярым противником либерализма. Он уже читал его потрясающий роман «Что делать?». Тогда роман не произвел на юношу никакого впечатления. Теперь, после повторного чтения романа, у него открылись глаза. Именно Чернышевскому более, чем кому-либо другому (не считая Маркса), Ленин был обязан решением стать революционером.
Исключение из университета явилось для Владимира первым личным опытом столкновения с несправедливой и грубой политической системой России. Надо понимать, какой удар был нанесен юношескому самолюбию, возможно, даже более сильный, чем известие о казни брата. До исключения из университета Владимир Ульянов уклонялся от политики, и, принимая участие в студенческих беспорядках, он, как, впрочем, и большинство студентов, не преследовал никаких целей. А теперь он попал под наблюдение полиции и оказался под домашним арестом. Ульянов, в отличие от большинства виновных в студенческих беспорядках, которым позволили продолжить учебу в университете, в течение трех лет неизменно получал отказы на прошения о пересмотре дела. Можно представить, с каким чувством Владимир Ульянов писал следующее:
ПРОШЕНИЕ
Желая получить возможность продолжать свое образование, имею честь покорнейше просить Ваше Высокопревосходительство разрешить мне поступление в Императорский Казанский университет».
Но все усилия Владимира и его матери были тщетны. Власти Казани раз и навсегда стали отожествлять Владимира Ульянова с братом-террористом. Теперь он выступал чуть ли не в роли одного из зачинщиков студенческих беспорядков. Тупоумный полицейский чиновник умудрился написать, что Владимир Ульянов «активно участвовал, а
Министр народного просвещения отказал Владимиру Ульянову в восстановлении в университете. Министр внутренних дел отказал в просьбе выехать за границу для продолжения учебы. В ответ на повторную просьбу о выезде за границу по состоянию здоровья, на воды в Виши, Ульяновым
