ноги к груди, гадко ухмыльнулся. — Мне, разумеется, твои прелести до одного места, но когда еще в жизни выпадет такой отличный шанс — воочию рассмотреть истинного Перворожденного? В первозданном, так сказать, виде? Ого! Да тут, оказывается, есть, на что глянуть! Видать, не врут девки про енто ваше достоинство! Ха! Рыжик просто от зависти удавится, когда я ему расскажу!
Таррэн против воли почувствовал, как от щедрой 'похвалы' начинают гореть уши, и торопливо напялил штаны, ловя себя на искреннем желании свернуть чью-то тонкую шейку. С'сош! Ну, что за несносный сопляк! Стоило в себя прийти, как на тебе — опять нарывается! Стоять-то едва может нормально! Вон, какой бледный, чуть ли не с зеленью, что особенно заметно в свете его черного наряда! Еле сидит, почти не двигается, потому что лишний раз пошевелиться — значит, вызвать новую боль. Едва рубаху напялил, наверняка морщась и кривясь от упорно ноющих ран, куртку не набросил на плечи, хотя уже довольно прохладно. Даже сапоги натянуть не смог, и теперь его бесстыдно голые пятки сверкают в темноте не хуже иного фонаря! С трудом дышит, неразумное создание, а туда же — дерзить надумал, чтобы его тут снова прибили, но на этот раз качественно и уже с гарантией! В кого только уродился, маленький мерзавец?!
— Карраш, плюнь в него, что ли? — вяло попросил этот стервец, вовремя приметив, что у Темного на скулах загуляли желваки и нехорошо загорелись глаза. — А я что? Я — ничего. Только правду сказал, что… кхе-кхе… впечатлен увиденным, а он (вот дурной, да?) опять не верит. Это ж комп-ли-мент! О как! Цени мою доброту, ушастый, потому что я очень редко кого хвалю! Тебе крупно повезло… правда, Каррашик? Интересно, если бы на моем месте сидела красивая девушка, он бы по-другому отреагировал?
— Я гляжу, тебе стало лучше? — сухо осведомился Таррэн, неторопливо застегивая ремень.
— М-м-м-м… немного. Силенок пока маловато, но на тебя вполне хватит. Так что не обольщайся.
Эльф неверяще вскинул брови: нет, он явно издевается! Сидит на заднице, едва дыша от слабости, но продолжает упорно хамить! Должен же у него быть хоть какой-то инстинкт самосохранения! Или давно помер, как нечто ненужное?
— Слушай, на этом свете есть хоть одно живое существо, кроме Урантара и Карраша, кто не бежит от тебя, сломя голову? Кто может вытерпеть твое присутствие чуть дольше, чем три минуты? Кто-то, кому ты хоть немного доверяешь?! Знаешь, у меня складывается впечатление, что ты готов плюнуть в лицо каждому (и желательно заранее!), лишь бы не дать повода себя задеть или обидеть. Когда-нибудь, в необозримом будущем, может быть… Я-то ладно. Я хорошо понимаю, что ты не любишь эльфов, и сделаешь все, чтобы убедиться: нам доверять нельзя. Согласен. Но чем тебе не угодил тот же рыжий? Или Ирбис? Девчонки, которым ты, судя по всему, небезразличен? Зачем издеваться над остальными?!
Белик несильно вздрогнул и уронил взгляд.
— Тебя это не касается.
— Возможно, — не стал протестовать Темный. — Но не только Перворожденные умеют делать больно и приносить другим несчастья. Мир полон вещей, которые нам не нравятся не меньше, чем вам. Еще больше тех, которые не доставляют вообще ничего, кроме отвращения и желания тут же отмыться. Поверь, люди тоже — не сахар, а иногда кажется, что даже мы можем поучиться у вас жестокости и равнодушию. Но это не значит, что я должен достать меч и убивать всех направо и налево, без разбора!
В темноте враждебно сверкнули два ярко голубых глаза.
— Не тебе говорить о жестокости, эльф!
— Меня зовут Таррэн.
— А мне без разницы! Для расы, которая не признает никого, кроме себя, не существует имени! Она давно потеряла право его носить! Как потеряла право на саму жизнь! И быструю смерть! Те, кто не знает сострадания, не живут, а просто существуют, как безмозглые твари, повинующиеся только голоду, жажде и инстинкту продолжения рода! Вы — такие звери! ВЫ! Слышишь?!
Таррэн напряженно замер и на несколько минут замолчал, со странным чувством всматриваясь в побледневшее, полное гнева и застарелой ненависти лицо Белика. Сколько же боли пришлось когда-то вытерпеть этому мальчишке? Сколько страха испытать в руках своего жестокого палача? Сколько раз умолять о смерти, но так ее и не дождаться? Он снова некстати вспомнил лица погибших женщин, скорченные судорогой тельца их новорожденных малышей, которые не оправдали чужих надежд и только за это были безжалостно истреблены (Темные виноваты в их гибели!), и до скрипа сжал кулаки.
— Возможно, мы действительно… слишком долго живем, чтобы по-прежнему ценить то, что имеем, — глухо сказал он, наконец. — Возможно, мой народ действительно разучился слушать других и погряз в самолюбовании. Возможно даже, ты прав, но мы не все… одинаковые.
Пацан только горько усмехнулся и покачал головой.
— Мне жаль, что кто-то из нас когда-то причинил тебе зло и сильно ранил. Жаль, что погибли дорогие тебе люди. Жаль, что все так случилось, и ты не дождался в тот день помощи. Но моей вины в этом нет.
— Ранил? — неожиданно хищно улыбнулся Белик. — Нет, эльф, на самом деле он меня убил. И я надеюсь, ты скоро поймешь, в чем разница.
Ночь, будто в насмешку, отозвалась криком разбуженной сойки.
Мальчишка, словно позабыв про нещадно ноющие раны, упруго поднялся и, сделав короткий шаг, властно тронул притихшего Карраша, заставив опуститься на колени и покорно подставить широкую спину. Все, хватит пустых разговоров! Терпеть рядом с собой присутствие проклятого эльфа, который одним своим видом напоминал о прошлом — невероятно трудное задание, которого он всеми силами старался избегать. Отворачивался, чтобы не видеть этих зеленых глаз, задерживал дыхание, чтобы не чувствовать тонкий аромат кожи Перворожденного. Никогда не приближался на расстояние вытянутой руки! И явно не собирался выслушивать от него нотаций и фальшивых заверений в собственной надежности. Нет уж, довольно! А то еще в друзья набиваться начнет!
Пацан презрительно фыркнул и решительно отвернулся, яснее ясного сказав этим досадливо поморщившемуся эльфу, чтобы не ждал примирения. Терпеть его присутствие малыш, конечно, будет: мнение дядьки для него стояло не на последнем месте. Но вот что-то другое…
Таррэн, перехватив на себе горящий, все такой же лютый, как раньше взгляд, только вздохнул: пожалуй, он ошибся в своих предположениях — наладить отношения с этим упрямцем у него вряд ли получится. По крайней мере, мальчишка сделает все, чтобы этого никогда, ни за что и ни по какой причине не произошло. Он не простит. Никогда не простит своих палачей и убийц. И для него не было разницы в том, кто именно стоит сейчас напротив — то ли нелюдь, что когда-то резал ему кожу, или же другой бессмертный. Он просто не видел отличий, и в чем-то Таррэн его даже понимал.
Странно другое: этот отказ неожиданно огорчил его. Почему-то заставил привыкшего к одиночеству бродягу затосковать. И совсем уж непонятно то, что в его душе вдруг в кои-то веки шевельнулось острое, ни с чем не сравнимое сожаление. Будто бы впервые в жизни ему повезло увидеть невероятный, желанный, с таким трудом найденный клад; почти коснуться его, с благоговением рассматривая спрятанные там до поры до времени богатства. Протянуть осторожно руку… а потом вдруг понять, что бесценное сокровище ему на самом деле не принадлежит, потому что уже не один год находится под надежной охраной чуткой, свирепой, непримиримой и не умеющей прощать хмеры. Которую не приручишь, не уничтожишь и не заставишь бросить свой важный пост. Просто потому, что единственным ее желанием, самым сильным, неугасимым, но пока что невыполнимым, было одно — убить. И нетрудно догадаться — кого именно.
Глава 17
Ходить Белику явно было тяжело: до молчаливого гаррканца он доковылял довольно неловко. Потом с излишней поспешностью ухватился за шелковистую гриву, будто ноги грозили вот-вот подкоситься, напрягся, как перед прыжком, но отчего-то вдруг замер в этой неестественной позе и очень странно вытянул шею.
Неугомонная сойка чирикнула снова.
У Карраша внезапно широко раздулись ноздри и жутковато полыхнули глаза. Шерсть на загривке встала дыбом, а из горла вырвался жутковатый звук, но Таррэн уже и сам ощутил неладное — его второе
