Накануне дня казни она ночевала дома. Родители решили, что Даша идет на мировую. Мать сготовила ей яблочный пирог, потом погнала дочь в ванну и долго там ее мыла разными шампунями и гелями, как маленькую. Даша плакала, а мать думала, что это шампунь набился дочери в глаза.
Утром все ушли из квартиры – родители на работу, а Даша – на учебу. Но, сделав круг по кварталу, Даша вернулась домой. Через полчаса в дверь постучали. Она открыла дверь – на пороге стоял наводивший страх на всю ее прежнюю школу размером своих кулаков Сашка Синицын и двое каких-то пацанов.
Синицын пошел по квартире как есть, не разуваясь.
– Ты ботинки-то сними… – закричала на него Даша.
– Ты чего, мать? – удивился Синицын. – Тут сейчас вся квартира в кровище будет, а ты – разуйся…
Даша почувствовала, что ее тошнит. Она оглянулась. Один из пришедших с Синицыным пацанов, маленький, худой, тоже смотрел на Синицына с ужасом. Даша вдруг увидела, что все трое в медицинских перчатках. В голове у нее зазвенело.
– Показывай, где у вас что… – сказал Синицын. Они пошли по квартире. Зал, спальня, комната Даши. («Ого! – сказал Синицын, увидев на кровати неубранную дашину рубашку. – Я хочу, чтобы ты вечером была в этом». Даша вспыхнула). Кухня, ванна, туалет.
– Хорошо… Хорошо… – сказал, что-то прикидывая, Синицын.
Даша думала, что вот хотя бы сейчас что-то должно остановить их – ну, например, соображение, как они будут справляться с двумя взрослыми людьми. Но Синицын и его дружки, войдя на кухню, стали раскладывать на столе шприцы.
– Это зачем? – пересохшими губами спросила Даша.
– А это чтобы думали, будто здесь были наркоманы! – весело ответил Синицын. – Не с лохами подзаборными дело имеешь. Все будет отработано по высшему разряду! Витя, инструмент!
Второй парень, который был разве лишь немного меньше размерами Синицына, квадратный и с большой бритой налысо головой, достал из принесенного им пакета два длинных ножа, и еще что-то – длинное, гибкое и блестящее.
– Ты как предпочитаешь – папу зарезать, а маму задушить, или наоборот? – спросил Синицын.
Даша остолбенела и подумала, что вот это ей уж точно снится – не может быть такого наяву.
– Я никак не предпочитаю. Не надо их ни резать, ни душить! – сказала она (или ей привиделось, что она это сказала – всю свою жизнь потом она и сама не могла это понять, убеждала себя, что сказала, но сама в это не верила). – Все отменяется. Все отменяется! А если хочешь, так ты лучше меня так просто трахни!
– Слушай, мать… – с Синицына разом сошло веселое настроение. – Такими вещами не шутят. Если сказала «а», надо говорить и «б». Раньше надо было папу с мамой любить. И думать надо было, какими словами бросаешься. Ты это чего? Ты думаешь, я ради твоей целки это делаю?! Да плевать мне на тебя и твою целку. Мне деньги нужны и я их получу. Так что если не хочешь, чтобы удавка пригодилась для тебя, заткнись и уматывай. А мамы с папой у тебя, считай, уже нет!
После этого он взял ее под руку и потащил в прихожую.
– Дай я обуюсь! Дай обуюсь! – бормотала она.
– На площадке обуешься! – он выставил за дверь ее, а потом выкинул наружу ее сапоги. – Мотай к Лиане и ждите нас.
Даша обулась на холодном бетонном полу и пешком пошла вниз. Она все пыталась убедить себя в том, что все еще обойдется. В кино убийства происходили совершенно не так, и даже не верилось, что вот это все и есть убийство. Она вдруг подумала, что можно же позвонить и отцу, и матери. Но тут же спохватилась – и что же им сказать? Мама-папа, я вас заказала… да и если не Синицын, то какие-нибудь из его дружков тогда точно не оставят ее в живых.
Напугав саму себя последним соображением больше, чем мыслями о смерти родителей, она быстро вышла из подъезда и позвонила Лиане – следовало решить, в какой сауне они будут ждать своих героев…
Глава 15
Выпроводив Лиану, Синицын вернулся на кухню. Второй парень, Витька Комаров, уже достал что-то из холодильника и даже поставил кипятиться чай. Третий, Санек Терехов, недоуменно на них обоих смотрел. Терехова они прихватили по пути. Шли сюда, он попался навстречу, спросил, куда идете, на что Синицын просто, как «в магазин» ответил: «К Дашке Шпагиной папку с мамкой убивать!». Терехов заржал, не поверил и напросился с ними – слухи о назначенном Лианой и Дашкой дне дефлорации кругами расходились в их компании, и Терехов решил, уж не за этим ли идут приятели. То, что его не прогнали, обнадежило Терехова – он уже мечтал, что и ему обломится чуток сладкого: знал бы он, что ему обломится на самом деле…
– Так что будет-то? – спросил Терехов, улыбаясь.
– Да ничего не будет… – сказал Синицын. – Щас дождемся дашкиных папахен-мамахен, почиркаем обоих ножиками, и в сауну – девок трахать. Ты трахать-то будешь?
Он уставился на Терехова. У того пропал дар речи.
– Только уговор: кто режет, тот и трахает! – сказал Синицын. – А кто не режет, тот не трахает. Так что ножик бери. Вон тот. Или у них в столе пошарь – есть поди подходящий…
Комаров тем временем молча нашел себе кружку, налил в нее кипятку и отыскал в кухонных шкафах разовую заварку. Он вообще вел себя в квартире по-хозяйски. Синицын залез в холодильник и задумчиво смотрел на лежавшие там продукты.
– Холодильник пустой, а еще сидеть часа четыре! – раздраженно сказал он, хлопая дверцей.
– Да ты чего, колбаски-то возьми… – деловито сказал ему Комаров.
– Разве что… – вздохнул Синицын.
– Пацаны, вы серьезно что ли? – спросил Терехов.
– А ты как думал? – уставился на него Синицын.
На свою школу он давно наводил страх, с ним и учителя не больно связывались (это из-за него инспектор по делам несовершеннолетних ходил в его школу с газовым баллончиком). С раннего детства папа и мама ничего не могли запретить Синицыну – он все делал так, как хотел. На уроках он чаще всего начинал сразу же бузить, и скоро каждый урок начинался с того, что Синицына выставляли за дверь. Он слонялся по коридору, затем приходил на следующий урок и история повторялась. Может, в его голове не хватало каких-то важных шурупчиков или гаечек, но чего-то не хватало явно. Он то и дело попадал в разные истории, которые должны были бы кончиться колонией, но раз за разом не кончались. Синицын привык к долготерпению закона.
Узнав про убийство, он разом согласился. Обещанные Дашей деньги – пятнадцать тысяч рублей – казались ему огромной суммой, он даже думал, что на эти деньги сумеет свалить из этого города подальше. Правда, пришлось взять с собой Комарова, придется делиться, но Синицын полагал, что этот вопрос он как-нибудь утрясет – Комаров согласится на гроши.
О подготовке к убийству шпагинских родителей была извещена чуть ли не вся школа – но то ли так дико это звучало, то ли так боялись все Синицына, что разговоры эти так и не вышли за пределы ученического стада.
Комаров в школе не учился – после девяти классов родители отдали его в ПТУ, но и там он не удержался, балбесничал целыми днями на улице. С Синицыным они были друзьями. Синицын знал, что, хоть мозги у Комарова куриные, но силы не меньше, чем у него – если что, подержит дашкиного отца.
Терехова они прихватили с собой больше для шутки: хочешь – пошли. Теперь Синицыну даже интересно было смотреть на этого задохлика.
– Чего, от страха в штаны напрудонил? – с любопытством спросил Синицын у Терехова. Комаров, услышав это, хрюкнул в кружку с чаем.
– Ничего не напрудонил… – ответил Терехов. – Ребят, может, вы все-таки шутите?
– Да шутим, чего там! – кивнул Синицын. – Сейчас дашкина мать придет, мы с ней немного пошутим. А потом – с отцом. Или наоборот…
Он помолчал.
– А будешь трястись, так мы начнем шутить с тебя… – сказал он спокойно, без угроз, но глядя на Терехова так, что того объял ужас.
