письменном столе, а отказы, полученные из редакций журналов, я выбросил –
Его планеты теперь вертелись за огромным газовым облаком, состоящим из тупых или слишком заумных редакторов. Самый лучший астроном в телескоп последнего поколения увидел бы только метеоритный дождь вежливых отказов. Но Джейк не отчаивался – как обычно. Это я впадал в меланхолию, стоило услышать, что мой рассказ
Я чуть не разуверился в человечестве, когда Джейк засомневался, стоит ли покидать насиженное место и мамины блинчики (при этом отчасти я его понимал: таких блинчиков, как у миссис Риденс, мне нигде больше есть не приходилось, они сами таяли на языке, а вкус держался во рту больше часа, ходи себе и наслаждайся). Но к концу недели оказалось, что дружба если и не сильнее всего на свете, как твердил в своих рассказах Джейк, то уж точно сильнее блинчиков. В Лос-Анджелес мы уехали вместе.
Прошло четыре года. Теперь я люблю этот город еще сильнее. Моя вторая книга вышла здесь. Гонорара хватило, чтобы купить новый «Шевроле-корветт» и перевести свой банковский счет из разряда символических в «скромные». Энни вполне устраивает меня как любовница, и повар из нее не хуже, чем телеведущая, а как хорошо она смотрится на экране, вам любой в этом штате скажет. Мой агент Терри Прескотт добился, чтобы «Схоластик Инк» заключило со мной контракт на следующий роман, так что я самый счастливый молодой прозаик Западного побережья.
Только поужинать, черт бы разодрал всех моих приятелей, не с кем!
Джейк уехал полтора месяца назад. Его новый роман о межпланетной войне четырех негуманоидных рас, которую в конце концов прекратил заблудившийся космический бродяга родом с Земли, мне казался неплохим, но мое мнение не совпадало с мнением издателей, а Терри Прескотта я напрасно просил заняться «раскручиванием» Джейка.
– Он славный парень, Уолт, – сказал Терри, – никому не делает зла и ради тебя пройдет на руках из Нью-Йорка в Лос-Анджелес. Но его странности мешают развернуться его таланту. Я еще не видел ни одного писателя, который не был бы странным в той или иной степени, но я не работаю с людьми, у которых уровень заскоков зашкаливает. Если Риденс когда-нибудь опомнится, пусть позвонит – но не раньше.
Я не сразу решился передать наш разговор Джейку, но, когда набрался смелости, был вознагражден: мой друг засмеялся, а не расстроился.
– Может, я сам себе враг, – сказал он, – но опомнившийся Джейк Риденс – это чужак, с которым я не хочу знакомиться. Так что процентов от моих будущих гонораров Терри не получит. Попробую пробиться сам, не у каждого ведь должен быть агент.
Получив примерно шестнадцатый отказ из издательства, он впервые в жизни скис. С утра до вечера валялся в кровати, косо-криво исписал пару школьных тетрадей незаконченными предложениями, часами смотрел детские мультфильмы и пять-шесть раз в день принимал душ. Вытащить его из дому я не мог в течение недели. Терри советовал не приставать к человеку, пока он сам не захочет выговориться, Энни попробовала «оживить» Джейка приглашением на ужин (зря рассчитывала, что перед ее красотой никакая депрессия не устоит), а мой запас ободряющих фраз и дружеских улыбок полностью исчерпался. Поэтому я был потрясен, когда на десятый день медленной пытки вернулся из булочной и увидел Джейка бегающим по квартире. Он напевал себе под нос «Зажги мой огонь», хлопал в ладоши и притопывал в такт.
– Это ты? – завопил я. – То самое существо, которое ныло, валяясь в грязной постели, и просило его пристрелить?
– Мои молекулы движутся в прежнем темпе, – рассмеялся Джейк. – Это моя футболка? Или на моей была эмблема «Лейкерз»?
– С «Лейкерз» у тебя ничего не было, – автоматически ответил я (давно привык следить за скромным гардеробом Джейка на предмет его изношенности). – Что ты делаешь?
– Собираюсь в дорогу. – На его кровати лежал открытый чемодан, посреди комнаты разинула рот дорожная сумка. – Надо развеяться. Как можно больше перемен, тогда писать станет легче. Впечатление к впечатлению, зернышко к зернышку, – он снова засмеялся. Веселый, оптимистичный Джейк, стандартная модель. – Я понял, что мои неудачи коренятся в моей неподвижности. Камень, обросший мхом, мягче и, может быть, теплее, чем голый валун, но на нем нельзя выбить письмена. Ты не будешь против, если я возьму этот свитер?
Я кивнул, и Джейк воспринял это как разрешение еще на один свитер, яркую полосатую рубашку и кожаный пиджак, который я надевал только дважды. А может, просто не мог переключиться с высот Новой Жизни на такую низменную тему, как шмотки, поэтому запихивал их в чемодан, не прерывая радостного монолога.
Он уедет и наберется впечатлений. В дороге будет помалу делать наброски для будущего романа. Для двух сразу!
– Если проследить за тысячей закатов, то ничего не стоит описать чужую планету, понимаешь, гибнущую планету с багровым небом, в котором построены жилища обитателей этой планеты. Они дрейфуют по небу, потому что земля отравлена, но яд уже просочился в воду, а вода очень важна для всего живого. Не ухмыляйся, на моей новой планете вода – топливо для небесных домов. Они рухнут, если вода будет испорчена, и погибнут все до единого, планета станет необитаемой. Хорошее название для планеты – Сермахлон? По-моему, очень даже ничего. Не знаю еще, кто их спасет. Присмотрюсь к людям по дороге, понимаешь, можно встретить какого-нибудь заправщика на придорожной станции, который ничего сложнее детских комиксов в руках не держал, но внешность у него будет идеальной для капитана корабля. Или для инопланетянина. Знаешь, форма ушей или какой-нибудь дефект лица, который я смогу сделать отличительным признаком всех сермахлонцев. А параллельно с историей Сермахлона я буду писать что- нибудь абсолютно реальное, роман о земной жизни без прикрас. Нет, на «Путешествие с Чарли в поисках Америки» я и не размахиваюсь. До Стейнбека мне в жизни не дотянуться. Может, в стиле старины Хэма. Или что-то вроде романов Ирвина Шоу… Когда почувствую, что образы распирают голову, осяду в маленьком городке, сниму там комнату подешевле у какой-нибудь колоритной старушенции. Конечно, я могу оплатить и номер в отеле, но атмосфера будет не та.
Я улыбался и молча ругал себя за неверие в друга
