избалованный невротический младенец. Вы верите в дружбу. Прекрасно, замечательно. Все мы верим в дружбу. Но, по-вашему, это дает вам право идти напролом. Для вас ваша дружба с Резанной Беллони важнее любых профессиональных соображений. Никакого раскаяния, Тротти, никаких угрызений совести из-за Бельтони – того самого Бельтони, которого я так долго создавал. Моего Бельтони, Тротти, – моего осведомителя. Да плевать вы на нас с ним хотели.
Долгое и очень неловкое молчание. В машине работал кондиционер, но оба полицейских вспотели. И оба они старались сдержать гнев и обиду.
– Зачем, Тротти? Не нужен вам был Бельтони. Зачем было лезть на моего осведомителя? На моего осведомителя?
– Я работал с Бельтони десять с лишним лет. Задолго до того, как вы даже появились в городе.
– На людях, перед толпой проституток и трансвеститов. Неужели и впрямь была такая необходимость? Необходимость загубить всю нашу работу? Испоганить все, что с таким трудом создавалось годами. Или же это было просто представление в честь Боатти? В честь романиста Боатти? Нечто захватывающее, что он сможет вставить в свою книгу. В книгу о супердетективе, комиссаре Пьеро Тротти.
Тротти не отвечал.
– Так как?
– Бельтони мне кое-чем обязан. – Тротти потер подбородок и устремил взгляд в затемненное окно автомобиля – туда, где на фоне темнеющего неба начали едва заметно вырисовываться силуэты города, кафедрального собора и башен в лесах.
Дождь.
– Я старик, Габбиани. Старик полицейский.
– Ну и что?
– Ну и что? Убили женщину, которую я когда-то любил. Никаких зацепок, ничего. Бельтони был с ней давно знаком. Возможно, вы этого не знали.
– И поэтому вы набрасываетесь на него посреди города?
Тротти вздохнул:
– Я не верю Боатти. Не верю его побуждениям, этой его сказке о книге. – Тротти пожал плечами. – Я нутром чувствовал, что его на меня натравили, что он перед кем-то обо мне отчитывается. Скорее всего, я ошибался, но у меня было такое чувство, что его подослал начальник квестуры.
– И это дало вам право развалить всю нашу работу?
– Да ладно, Габбиани. Неужели найдутся такие, кто не знал бы, что Бельтони – осведомитель? Вы хотите, чтобы я в это поверил?
– А вы опасный человек, Тротти.
– Может, и опасный. – Тротти язвительно засмеялся. – Но я по крайней мере стараюсь быть честным. По-своему я стараюсь быть честным.
Внезапно в салоне немецкого автомобиля словно похолодало.
– А я нечестный – так ведь. Пьеро Тротти?
– Я думал, что Мария-Кристина замешана в убийстве Розанны. Поэтому я и пошел за информацией на улицу.
– Я ведь не такой честный, как вы?
– За информацией, которую мог дать мне Бельтони.
– Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос.
Тротти молчал. Габбиани ткнул в его сторону пальцем:
– Бесчестный – это-то вы и хотите мне сказать?
Молчание.
– Я бесчестный, Тротти?
– Не мне судить, вас, Габбиани.
– Какого черта вы недоговариваете?
– У вас свои убеждения, у меня – свои.
– Вы обвиняете меня в том, что я еще не дорос до ваших высочайших норм честности? Высочайшие этические критерии честности Пьеро Тротти!
Тротти не отвечал.
– Так, что ли? Деньги с наркотиков? Я живу на деньги с наркотиков – вы это хотите сказать?
– В прошлый раз, когда вы меня подвозили, у вас был маленький «инноченти».
– Если я езжу на БМВ, значит, я беру взятки? Так, что ли, Тротти?
– А роскошная вилла в Пьетрагавине? – не мог удержаться Тротти от ядовитого замечания.
– Роскошная вилла в Пьетрагавине, – повторил за ним Габбиани.
– На зарплату полицейского такой не обзаведешься. – Возмущение. Давняя горечь.
Габбиани вытащил из «бардачка» пачку «Нацьонали».
