– Ты – мой сын. Ты – сын своей матери. Боюсь, что у тебя нет другого выбора, кроме как оставаться упрямым, как мул. – В голосе его была любовь и осуждение. – Не будь таким твердоголовым, иначе ты разрушишь свою жизнь и жизнь той девочки.
Джейк долго смотрел на отца. Ему не следовало бы прислушиваться к словам Харрисона Саммерса. Вряд ли он мог припомнить день, когда бы не ненавидел этого человека… однако он пришел сюда, когда уехал из Серебряной Долины. Зачем? Чтобы услышать объяснения, которые только что прозвучали? Или чтобы кто- нибудь – любой человек, – сказал ему, что он прав, что позволяет ей уехать?
Не говоря ни слова, Джейк вышел большими стремительными шагами.
Казалось, весь город вышел проводить ее. В первый раз после пожара она была нормально одета. Дорожный костюм, купленный матерью и переделанный для нее портнихой, был из шелка абрикосового цвета и хорошо сидел.
Этот цвет шел Ренате, так же, как тонкие кружева на горле. Юбка постепенно расширялась книзу, подчеркивая ее все еще тонкую талию.
Она знала, что лицо ее бледное, пустое. Ей казалось, что она никогда больше не будет улыбаться.
Ее мать руководила погрузкой сундуков, как всегда, требовательная и властная. Ее ужасно раздражали два неуклюжих парня, которые пытались водрузить тяжелые чемоданы на дилижанс. На дне одного из них была хлопковая рубашка Джейка, а также платье Ренаты из оленьей кожи и мокасины.
Ренате вся эта сцена показалась бы смешной, если бы она обращала на что-либо внимание. Один из парней уронил маленький сундучок, и все содержимое разлетелось по тротуару. Парень извинялся, все старались помочь, наступая на предметы одежды и чуть ли не сражаясь за право вновь собрать сундук. В конечном итоге сборы заняли в два раза больше времени, чем было нужно.
Кучеру дилижанса предложили пообедать, и, хотя он пытался отказаться, настаивая на том, что должен придерживаться расписания, его проводили в отель, обещая настоящий обед: жареное мясо, горячий хлеб, зеленые бобы и сдобренный маслом картофель. В конце концов его уговорили, пообещав пироги двух сортов.
Рената наблюдала за нетерпением родителей. Казалось, их не волновало то, что жизнь ее разбита, что, прощаясь с друзьями, она не могла улыбаться. По крайней мере, у Персиваля хватило милосердия не казаться таким нетерпеливым и не уезжать с облегчением, как ее родители. Похоже, он был так же удручен, как она.
Персиваль не сводил глаз с Ренаты. Вот она три раза обнимает Фелисию Коллинз и сквозь слезы прощается с ней, потом с владельцем магазина и его насупленной женой. Горожане оставили его в покое, открыто игнорируя его, но он в общем-то и не возражал.
Он настолько привык, что его не замечают, что даже вздрогнул, когда с ним заговорил Габриэль.
– Ты, наверное, большой счастливчик, англичанин! – тихо сказал фермер. В голосе его не было и намека на поздравления.
Персиваль высокомерно приподнял бровь:
– Вы так считаете?
Габриэль прислонился к шесту, поддерживавшему навес, который затенял тротуар. Поза его была обычной, однако свирепый взгляд вызвал у Персиваля желание отступить, хотя он этого, разумеется, не сделал.
– Еще бы. Вы же выиграли. Она едет с вами. – Габриэль произнес это по возможности небрежно.
Персиваль глубоко вздохнул, поворачиваясь к фермеру.
– Я выиграл, говорите вы? – хриплым шепотом, предназначенным только для Габриэля, спросил он. – Посмотрите на нее. Посмотрите на нее! – настаивал он, поскольку Габриэль все так же смотрел на него.
Габриэль посмотрел поверх плеча Персиваля на кузину своей сестры. Она выглядела ясно несчастной. И хотя она пыталась скрыть это, все было бесполезно.
– Я выиграл. Она разведется с вашим другом и выйдет замуж за меня, это верно. Но что я выиграл? – меланхолически спросил Персиваль. – Где этот проклятый олух?
Две маленькие девочки, абсолютно одинаковые, начиная с темных головок, и кончая голубыми платьицами и специально сшитыми ковбойскими башмачками, которые им подарил дедушка, – приплясывали возле Ренаты. Сэм и Аликс, трехлетки, сжимали в руках мятные палочки и скакали с неистощимой энергией, которая бывает только у таких малышей. Лишь они вызывали у Ренаты улыбку, хотя и печальную.
Мелани прогнала дочурок прочь и просунула руку под локоть Ренаты.
– Знаешь, ты можешь остаться с нами, – тихо предложила она. – Зачем тебе так быстро уезжать?
– Мне надо, – невесело отозвалась Рената. Она не хотела объяснять Мелани причины. Ее кузина никогда не поймет, почему Рената считала себя обязанной помочь отцу. Рената не хотела, чтобы Мел ей сочувствовала, и уж конечно, не желала, чтобы кузина устроила сцену по поводу ее отъезда из Серебряной Долины. А она бы устроила, если бы узнала, почему Рената собирается замуж за Персиваля.
– Здесь мне не место, Джейк сам сказал мне об этом.
Мелани фыркнула.
– Джейк – дурак. Клянусь… А, кстати, где он? Разве ему не надо быть здесь?
Рената не отвечала на вопросы кузины и отнесла свою меланхолию к деликатному положению, а кроме того, – к грусти расставания с новыми друзьями, которых она завела в Серебряной Долине. Ей теснило грудь: то была какая-то непривычная тяжесть, и Рената не знала, пройдет ли она когда-нибудь.
И все же она не могла отнести это к Джейку. Он не любил ее, не хотел, чтобы она была рядом. С первой минуты, как они встретились, он пытался выжить ее из Серебряной Долины… и наконец преуспел в этом.
Рената отошла от толпы, стоявшей возле дилижанса. Отец ее нетерпеливо расхаживал, а мать яростно
