лишь по углам видны кучки коричневого пепла. Я ухватил щепотку, поднес ее к лицу, и дыхание застыло в моей груди. Дивный, неповторимый запах коснулся моих ноздрей. Слова книги „Зогар“, о том, что у входа в рай человек начинает ощущать его аромат, всплыли в мозгу.
Душа каждого человека после смерти проходит через тоннель, оказывается в центре второй пещеры, обоняет аромат рая и ждет своей участи. Каково же горе тех, кто, вдохнув сладкое дыхание вечности, устремляется вниз, в самую пучину ада! Как проклинают они земные радости и наслаждения, ничтожные перед одной секундой пребывания в ином мире. Я еще раз вдохнул пряный запах щепотки пепла, упал на колени и потерял сознание.
Очнулся я оттого, что кто-то дергал меня за ногу. Открыв глаза, я увидел, как напрягается и ослабевает веревка. Часы показывали половину четвертого. Значит, я пролежал без сознания около часа. Через пятнадцать минут в зале Исаака начнется молитва мусульман. Пора возвращаться.
Я хотел сказать несколько псалмов и попросить, вымолить у Всевышнего немного милости и сострадания ко мне, моим близким, моему народу, всему человечеству, но губы, по-прежнему не слушались. Слезы снова покатились из глаз, я подобрал ломик и начал путь наверх. Его я преодолел за несколько минут, пятнадцатая ступенька легко встала на прежнее место и вот уже светлое пятно входа замаячило над моей головой.
Никто ничего не заметил. Первая группа учеников продолжала распевать Псалмы, мой помощник, Моше Яаков, с взволнованным лицом ждал у входа. Спуститься вниз он не решился. Я хотел, было показать ему, что не могу говорить, но вдруг понял, что дар речи вернулся. Пропустив меня к могилам праотцев, Всевышний закрыл мои уста, лишив возможности молится. Видимо, мои просьбы могли нарушить баланс, существующий в мире. Значит несчастья и беды, сыплющиеся на нашу голову не случайны, и приходят вовсе не по велению слепого рока. С небес спускается только благо, и только мы, люди, не в состоянии разобрать, как за ширмой горестей скрывается добро.
Во все подробности увиденного я посвятил только Моше Яакова. Когда меня не станет, он расскажет их посвященным. Я выполнил свою земную судьбу, не всякому выпадает на долю такое удивительное, невероятное чудо. Как был бы счастлив отец, узнав, где я побывал! Но связь с вами прервалась много лет назад.
Прошу тебя, дорогая сестра, любыми возможными и невозможными способами переправить ко мне отцовский сундук. Не могу, не имею права объяснить все подробности, но поверь, что это больше, чем просто просьба.
Я вкладываю это письмо ящик не конвенциональной почты и надеюсь, что Создавший этот мир и Поддерживающий его каждую секунду не оставит вас, мои родные, своей благодатью».
Закончив чтение, я немедленно вытащил из памяти «Нокии» телефон Полины Абрамовны. Длинные гудки. Через полчаса я повторил попытку. Снова длинные гудки. К вечеру, так и не дозвонившись, я набрал номер Моше.
– Привет! – его голос звучал так, словно мы расстались несколько минут назад. – Опять на сборы?
– Пока нет. Я не могу дозвониться до Полины Абрамовны. Ты знаком с ней?
На несколько секунд в трубке воцарилось молчание.
– Был знаком, – наконец произнес Моше.
– Что случилось?
– То, что иногда случается с пожилыми людьми. Легла спать и не проснулась. Месяца полтора назад.
– Елки-палки!
Мы помолчали с минуту. Потом я спросил.
– У нее остались родственники?
– Нет. Муж умер еще в России, единственный сын погиб много лет назад. Он был одним из первых дельтапланеристов, они летали на самодельных аппаратах, ну и …… Брат Полины Абрамовны жил здесь, в Хевроне. Очень известный, уважаемый раввин. Только детей ему Б-г не дал, а сам он скончался незадолго до ее приезда. Учеников у него много, но они, сам понимаешь, другой народ.
– Слушай, может после Полины Абрамовны остались какие-нибудь документы, дневниковые записи, фотографии?
– Почти ничего. Несколько старых платьев, поношенная обувь, два или три фото. Она с мужем, мальчик, видимо сын, и еще какие-то люди. Ни писем, ни дневников. А документы самые обыкновенные.
Мы распрощались. Я долго сидел, обдумывая, как могли бы переплестись пружинящие линии судеб, где бы натолкнулись друг на друга люди, влекомые суставным напряжением глаголов и повелительным током подлежащих. Зыбкие тени возможных событий начали прорастать в хрящики характеров, и реальность, горловая, текущая живой кровью, затрепетала в моей груди. Так появился этот роман. Я ничего не сочинил, а только записал подлинные события, которые могли бы произойти, а возможно, и произошли.
NB
Во время работы над романом на моем письменном столе лежали несколько книг. Я часто перелистывал их, возвращаясь к полюбившимся эпизодам.
«Дублинцы», «Тупейный художник», «Повести Белкина», «Выкрикивается лот 49», «Сердце тьмы», «Недобрый час», «Дневник осады Порт-Артура», «Четвертая проза», «Записки на табличках Апронении Авиции», «Земля в объятьях Солнца», «Телескопы для любителей», «История крестовых походов», «Толковый словарь русского языка».
Возможно, читатель узнает отдельные нити, которые я осторожно извлек из этих текстов и вплел в свой.
Примечания
1
Дословно «все обеты» – древняя молитва освобождения от зароков и заклятий, с которой начинается Судный день.
2
Миша, дневник очень длинный, отец записывал в нем все подробности своей армейской жизни. Наверное, он знал, для чего ему понадобятся точные перечисления полученного обмундирования, описания погоды, списки купленных продуктов, и всяческие бытовые подробности. Я выбрала только те дни, которые представляют интерес для нас с тобой.
3
Миша, отец исполнил свое обещание. Эту тетрадь я нашла после его смерти, на дне сундука, вместе с орденскими коробочками. Он никогда не рассказывал нам о Порт-Артуре, и никогда не показывал орденов.
