- Як вам бог поможе, може ще побачемось ... Заходьте о нас ... Счастливо!
И так было почти в каждой деревне на расстоянии трехсот верст...
... 'Батенька - не суйтесь!'... Мы все же 'совались' и утром уходили, провожаемые ласково звенящим:
- Счастливо!..
За это или за другое нас в полку за глаза насмешливо называли 'джентльмены'.
Я понимаю эту насмешку и эту скрытую враждебность. Мы шли триста верст, они - может быть, три тысячи. Мы имели при себе свои деньги (заработок 'Киевлянина' за последние дни) и притом 'керенки' - у них денег не было ... Мы шли добровольно, только что променяв перья на винтовки, - они тянули уже бесконечно эту безотрадную лямку:
Поход, бой, вши ... Бой, вши, поход... Вши, поход, бой...
Этими тремя элементами ведь исчерпываются все комбинации войны a la longue... Легко быть 'джентльменами' неделю, месяц, два... Но год, три, шесть лет. Ведь некоторые воюют непрерывно с 1914 года.
Еще хорошо, пока лето, солнце, тепло, есть речки, где выкупаться. Но осенью, зимою ... В эти безотрадно-грязные, серые дни или безжалостно-белые, морозные ... Какая тоска нападает, наконец, отвращение к этому 'роду занятий', жгучая потребность, непреодолимая жажда культурного центра, электричества, театра, нарядной толпы, музыки, книги, газеты ... Все это локализируется в одной мечте:
'Выпить кофе у Фанкони ... Настоящий кофе... с сладкими булочками, чисто поданный ... и прочитать газету' ...
Об этом мечтают на всех бесконечных 'отступательных' дорогах... Воевать надоело, противно ...
Прежде всего, конечно, этой до конца утомленной армии надо отдохнуть. Она больше не может, - ведь они работают без конца...
'Вечно без смены' ... Вечно без смены! Но почему нет смены? Ах, я никого не осуждаю, не имею права осуждать. Быть может, если бы я воевал столько, сколько они, я сам бы опустился. Но пока, пока все же мне так приятно наблюдать своих молодых друзей, крещенных 'джентльменами' ...
Мне приятно, что на тридцатой версте дневного перехода они такие же, как на первой. Леденящий душу мороз, крайняя усталость, разваливающаяся обувь, растертые ноги не способны вырвать у них ни одного грубого слова. Мне приятна их неподчеркнутая, но настоящая военная и невоенная вежливость, их строгое разграничение 'службы' и 'дружбы'. Беспрекословное исполнение 'приказаний', братские отношения между собой и трогательная заботливость обо мне, во внимание к моей 'старческой слабости'.
Но в особенности меня радует, как они умеют ладить с тем 'русским народом', ради которого и ведется борьба. Когда они за несколько часов 'шармируют' неизбалованную лаской семью 'бандитов', я горд, как будто бы выиграл сражение.
Я, конечно, не выиграл сражения, но я выиграл 'пополнение', я выиграл 'смену'.
Потому что, я убежден в этом, как в том, что миром правит добро, а не зло, если бы армия не смеялась над 'джентльменами', у нее была бы смена...
Мы 'отвоевали' пространство больше Франции ... Мы 'владели' народом в сорок миллионов слишком... И не было 'смены'?
Да, не было. Не было потому, что измученные, усталые, опустившиеся мы почти что ненавидели тот народ, за который гибли. Мы бездомные, бесхатные, голодные, нищие, вечно бродящие, бесконечно разлученные с дорогими и близкими, - мы ненавидели всех. Мы ненавидели крестьянина за то, что у него теплая хата, сытный, хоть и простой стол, кусок земли и семья его тут же около него в хате...
- Ишь, сволочь, бандиты - как живут!
Мы ненавидели горожан за то, что они пьют кофе, читают газеты, ходят в кинематограф, танцуют, веселятся ...
- Буржуи проклятые! За нашими спинами кофе жрут!
Это отношение рождало свои последствия, выражавшиеся в известных 'действиях' ... А эти действия вызывали 'противодействие' ... выражавшееся в отказе дать .... 'смену'.
Можно смеяться над 'джентльменами', но тогда приходится воевать без 'смены'.
Конечно, большевики - те добывают 'смену' просто - террором. - Но ведь мы боремся с большевиками. Из-за чего? Неужели только для того, чтобы сесть на их место и делать все так же, как они? Но к чему же тогда все 'жалкие слова'?..
В одном месте, в одной хате, куда мы зашли погреться и отдохнуть, старик сидел на лавке и долго молчал. Но я чувствовал, что он за нами наблюдает. Вслушивается, старается понять ...
Наконец, он неожиданно спросил:
- Кто вы, господа, такие?
Он это так сказал, что нас всех поразило. Кто-то ответил ему:
- Мы? .. Мы - деникинцы.
Но он хитро покачал головою:
- Ни, господа. Вы не деникинцы ...
Я не знаю, почему я его вдруг понял. Бывает так, что поймешь вдруг ... не умом ... скорее концами пальцев. словом, я понял его.
И сказал:
-Кто мы, диду?.. Мы те... что за царя. Только мовчить, диду, никому не говорить... Бо ще не время
Но ему трудно было молчать.
- От жеж бачу, что вы не деникинцы. Хиба такие деникинцы! Хоть мы и темны люди, а все ж свит бачимо. Видно по вас, яки вы люди. Так буде нам свит? Буде государь?
От що зробылось без не время ще, диду,
- Мовчить, диду. Об этом не можно ще. Буде царь, буде! Только мовчитъ. Прийде время, будут вас усих пытать, чи хочете царя, чи ни. О тоди кажить, не ховайтесь. Кажить, - хочемо!
- Та хочемо! Як не хочемо! царя! А доживу ж я, старый?
- Доживете ... Только тихо. Не время ще диду, - мовчить!
И мы ушли, таинственно прикладывая палец к губам. Каким образом старик учуял, кто мы!.. Вероятно, в его представлении 'те, что за царя' и должны быть такие ... Ведь государь старческой душе рисуется, как в старых сказках. И 'его люди' не могут же не быть несколько иными ... Они не могут безобразить или ругаться в бога, в мать, в веру и Христа ... как большевики, как петлюровцы, махновцы, деникинцы...
Ах, в этом и трагедия, что народ не делает между всеми ними особого различия...
Шведы ль, наши шли здесь утром,
Кто их знает - ото всех
Нынче пахнет табачищем,
Ходит в мире, ходит грех...
Если бы хоть мы, монархисты, следовали примеру первого русского императора и, вместо грабежа, насилия и матерщины, старались исправлять репутацию деникинской армии...
Тогда может быть:
И развел старик руками,
Шапку снял и смотрит в лес...
Смотрит долго в ту сторонку,
Где чудесный гость исчез.
Я хочу думать, что это ложь. Но мне говорили люди, которым надо верить.
В одной хате за руки подвесили... 'комиссара'... Под ним разложили костер. И медленно жарили... человека ...
А кругом пьяная банда 'монархистов'... выла 'боже, царя храни'.
