не любивший моральных неудобств, решил лучше дождаться брата. Или железная дорога, или какая-нибудь лошадка должны были возникнуть. И как в воду глядел: приехал из Дружковки брат.
Кинулись друг к другу.
– Митя! Митя!
– Никифор! Никифор!
Поздно вечером, когда уже отужинали и выпили графинчик настоянной на перце водочки, когда любимый дядя Никифор сыграл с Колюней в победу красных над белыми, а старшей Ниночке рассказал, что такое синематограф и интернационал, с Лелей попел песню «Гай, гай, гаю, гай веселенький!», они вышли посидеть на лавочке, и он, Дмитрий, рассказал Никифору об этом «странном обстоятельстве своего мозга». Все на словах выглядело глупо и неубедительно.
– С чего ты взял, что старуха, которая умрет на голом полу, твоя Нинка? – резонно спросил Никифор. – Объясни мне, дураку, это материалистически. Ты когда-нибудь видел Нинку старухой? Дмитрий, я тебя спрашиваю.
– Конечно, не видел, – виновато отвечал он брату. – Скажешь тоже… Но вот знаю, и все!
– Не разговор! – отрубил Никифор. – Человек знает только то, что знает. Больше – нет!
– Но про Танечку я знал точно! – убеждал он Никифора. – Глазами все видел. Бумажные такие цветы. У нас их женщина одна вырезает для такого именно дела.
– Младенцы умирают часто, у нас еще не коммунизм, – как отрезал брат.
– Я видел, – тихо твердил Дмитрий.
– Вообразил на основании имеющихся материалистических данных, – Никифор уже начинал заводиться. – Ты, Дмитрий, ударяешься в мистику, а это – дело последнее… Может, у тебя и с богом остались отношения?
– Не… Не остались. Я даже крест нательный выбросил, – отвечал Митя. – Но душа болит очень. Прямо аж мутит…
– Что болит? – спросил Никифор. – Повтори!
– Души, конечно, нет, это я так сказал, по-старому. Но сердце есть? Оно, значит, болит! В этом месте…
– Лечись! Ты видел в своем воображении каких-то умирающих старух, ну и что? Почему это тебя должно волновать?
– Так мучались девочки, так мучались… А Колюню вообще забили сапогами…
– Вот это и есть полное доказательство твоей дури. Забить сапогами? Так в двадцатом веке не умирают. Пуля… Бомба… Разрыв сердца… Подумай!
– Все так! – Митя совсем пожух от разговора. Легче не стало, а стало как-то бессмысленней… – Хотя почему бы и нет? Мало ли бандитов?
– Много, – согласился Никифор. – Но с этим ведется борьба. И ты в нее активно включайся. Обстановку надо оздоровлять. Ты неправильно живешь, брат. Мещански… Эти твои настоянные водки и мягкие подушки. Не понимаю… Ты не устаешь, не валишься с ног… Ты включайся в жизнь не двумя пальцами на счетах, а полностью, без остатка и будешь спать как убитый. Без дурацких видений.
Митя хотел сказать, что страшное знание приходит к нему в самую бодрость и среди бела дня, но он решил – тема исчерпана. Он рассказал, Никифор не принял это всерьез, значит, один из них прав, другой – нет. Все-таки стало немножко легче, потому что теперь вероятность «его правды» была равна пятидесяти процентам. Уже лучше.
Перешли на другие темы. Никифор мучался тогда с принятием в душу нэпа, его просто корежило от новой политики, но он свято верил Ленину, а значит, надо было сомнение души это перелопатить в положительное действие, потому что смешно думать, что ошибается Ленин! Пока же он страдал и сильно худел, что очень беспокоило Дмитрия, так и чахотку можно схватить, если работать, страдать и не питаться разумно, а по холостяцкой жизни.
– Ты женись! – говорил Митя. – В этом есть смысл хотя бы для питания.
Никифор смеялся.
– А потом пойдут дети, и начнет являться всякая чушь, как тебе. Нет уж! Свобода – это осознанная необходимость!
Уезжал он рано утром, все еще спали. Митя встал его проводить, Нюра привычно бдительно подняла голову, но, поняв, в чем дело, успокоилась. Можно было еще понежиться часок.
Никифор после сна был как-то особенно худ и мрачен, что совсем расстроило Дмитрия. Не дело, не дело… В чем только душа держится, если тела – нуль?
– Ну, ладно, – сказал Никифор. – Я тронулся. Ты живи правильно, Дмитрий. Уставай.
Он развернулся к лошади, цокнул языком, и затрусила линейка, затрусила по кочкам и пыли.
Еще не успела она свернуть за угол, как Митя увидел: валится Никифор набок, а потом и вовсе падает наземь. Закричал не своим голосом Митя, кинулся вслед…
– Ты чего? – испуганно спросил Никифор, придерживая лошадку.
– Чего ж мы тебе варенья не дали? – придумал с ходу глупость Дмитрий, потому что надо было что-то сказать. – Наварили – девать некуда.
– Ё-мое! – сердито крикнул Никифор и шуганул призадумавшуюся лошаденку. – Ты еще мармеладу мне предложи!
Теперь Митя знал, как умрет брат. Он видел, как на его спине растеклось широкое, черное на восходящем солнце пятно. Тут надо сказать, что видения Мити были безгласные и бесшумные. Он только
