непричастных и осадить слишком ретивых…
– Прошу вашего разрешения удалиться, – обратился капитан ко мне. – Необходимо отдать кое-какие распоряжения, – и кивнул Асееву.
Тот кивнул в ответ и сказал:
– С вашего разрешения, я ненадолго задержусь. Капитаном лайнера мной назначен Гессенберг – вы с ним уже знакомы. Он уполномочен решать все технические вопросы в соответствии с штатной процедурой смены экипажей и уладить все формальности.
Бодун опять хмыкнул. В процессе обмена любезностями он очень несолидно вертел головой и таращился по сторонам. В центральной рубке он бывал и раньше, но делал вид, что все тут для него внове. Асеев тоже исподволь осматривался, видимо, привыкая к обстановке.
Я подумал, что он мог бы с этим и не торопиться. Сроки-то установлены необъятные – у всех будет время привыкнуть. И будет время отвыкнуть от всего, чем они жили до сих пор. Время – это как раз то, чего у них всех будет больше чем достаточно. Примерно, вечность… С несущественными оговорками…
Когда капитан удалился, Бодун зябко передернул плечами и сказал:
– Ну, теперь, вероятно, можно расслабиться… Что-то тут у вас как-то прохладно…
– Не у нас, а у вас, – сказал я. – У нас все было в полном порядке.
– Приношу свои извинения, – сказал Асеев. – Прошу учесть, что идет передача оборудования. Вероятно, тестируют систему климатконтроля.
– Очень кстати, – перебил Бодун. – Я тут специально на этот случай припас кое что согревающее. Санкционируешь нарушение уложений?
– М-м…, – Асеев сощурил один глаз и сделал жест рукой в мою сторону. – На борту старший по должности, так что ты обратился не по адресу.
– Санкционирую, – сказал я официальным тоном.
– Тогда я сейчас!
Бодун вскочил и, чмокая магнитными подошвами, исчез в люке.
– Н-да, контингент.., – сказал Асеев, как бы в сторону.
Мы помолчали. Потом он, видимо, понял, что с моей стороны инициативы в затыкании пауз ожидать не следует, оживился и произнес:
– Мы с вами раньше не встречались, но заочно знакомы.
– Еще бы, – я усмехнулся, – ведь именно я расследовал столновение туера с 'Челленжером' на лунной орбите. Я и теперь, хм.., в некотором недоумении. Любопытно было бы узнать подробности.
Асеев улыбнулся и мягко произнес.
– Вообще-то я имел в виду рекомендации Владимира Корнеевича Сомова. Что же касается того эпизода… Зачем нам ворошить прошлое? Ведь, как сказал один великий римлянин: 'Случившееся уже нельзя более неслучившимся сделать'. Ход времени необратим, в его пучину погружаясь следствия становятся причинами других причин, а те, стираясь о года, полнятся слухами и сгинут навсегда.
– Неужели и вы тоже лингвист! – я улыбнулся.
– Нет, я профессиональный навигатор, – Асеев скромно опустил взор и бросил косой взгляд на свой рукав, где на предплечье красовалась нашивка с золотой Андромедой. – В полете нередки ситуации, в которых скапливается значительное количество свободного времени. Приходится их заполнять размышлениями, и тут невольно обращаешься к опыту предков. А вот кто истинный лингвист, так это господин Сюняев. Виртуоз художественного слова. 'В беседах с ним я проводил часы и опускался в бездны смыслов безвозвратно', – процитировал он нараспев. – Кстати, ведь он ваш тесть. И кстати, поздравляю вас с рождением сына и дочери. И склоняю голову. Кроме шуток: разнополая двойня – такое удается не каждому!
Я не нашелся что ответить. И, кажется, покраснел.
– Серьезно, – сказал он без тени улыбки на лице. – Разумеется, это биология, но ведь можно усмотреть в этом избыток тяги к жизни, заложенный уже на генетическом уровне. А источник – вы. Да и вообще, Валерий Алексеевич характеризовал вас как в высшей степени…
– Понятно, – перебил я, вспомнив наш давний разговор с Сюняевым у колонн главного корпуса. – Валерий Алексеевич предостерегал меня, но таки сам пренебрег педагогическими соображениями. – И где он это умудрился сделать?
– Валерий Алексеевич Сюняев в сопровождении Владимира Корнеевича Сомова посетил несколько судов соединения, которым я имею честь командовать. Он проинспектировал суда на предмет безопасности, сделал ряд очень полезных замечаний и лично проинструктировал экипажи. Я передал господину Сюняеву полную копию научного наследия Калуци – оригиналы, с вашего позволения, оставляю себе.
– И где же Генеральный Инспектор находится сейчас? – осведомился я.
– В настоящий момент Генеральный Инпектор отбывает на Землю вспомогательным рейдером вместе с экипажами переданных крейсеров. Вы в курсе, что крейсеры и остальные суда уже переданы в наше распоряжение?
– И более того. Мне аккуратно докладывали о готовности и предлагали санкционировать мероприятие по каждому судну в отдельности. В отношении крейсеров я это сделал с большим облегчением. Все же крейсеры – не игрушки.
Губы Асеева тронула улыбка.
– Да, – сказал он. – Наличие здесь крейсеров вносило известную неопределенность в ситуацию, и я тоже испытал некоторое облегчение.
– Сколько это еще будет продолжаться! – послышался рев из коридора, и в люке возник Бодун.
Асеев обернулся, удивленно поднял глаза и сказал:
– Ты что, белены объелся?
– Я ждал конца официоза. Теперь совсем другое дело, – пробурчал тот удовлетворенно. – А то аж в конце коридора слышно: 'глубочайшую', 'санкционировал', 'отбыл'… Мне по секрету рассказали, что Валерий Алексеевич шнырял тут по всем нашим судам, совал нос во все дырки и вел провокационные разговоры. Он бы и дальше тут фигурировал, если бы не заполучил творческое наследие Калуци. А когда заполучил – только его и видели! На первом же подвернувшемся люггере удрал, даже скафандр по размеру не удосужился подобрать. И на все Внеземелье вещал в эфире, что ему везде жмет, а кое-где и колет.
Неожиданно в рубку, улыбаясь во весь рот и, по обыкновению, заполняя собой все доступное пространство, ввалился Эндрю Джонович. Увидев Асеева, он церемонно испросил у меня разрешение присутствовать, хотя, в сущности, уже и без всякого разрешения присутствовал с избытком. Я разрешил и представил его Асееву как своего помощника по безопасности.
– Ну и как у нас обстоят дела с безопасностью? – официально-насмешливо осведомился Асеев.
Он как-то весь подобрался, и я уловил в его лице некоторое напряжение. 'Рефлекс!', – подумал я. Наверняка Асеев знал, что именно Карпентер безуспешно искал его по всему Приземелью. И наверняка между ними и раньше случались недоразумения. Наличие Эндрю Джоновича на борту всегда и везде настораживало членов экипажа. Хуже был только Сюняев – но последний был обычным стихийным бедствием, а Карпентер являлся верным признаком того, что начальство что-то пронюхало…
– Блестяще! – провозгласил Эндрю Джонович. – Ни одной подозрительной личности! Все лояльны, имеют подлинные документы и незапятнанные репутации. Сейчас принимают душ и переодеваются. Я собирался развлекать ваших дам, но мне доложили, что здесь предпринимают яд. Я тоже хочу принять участие в предприятии. И разделить участь.
Асеев расслабился и откинулся на спинку кресла.
'Еще один лингвист, черт бы их всех побрал! У этого иностранный со словарем…', – подумал я обреченно, и поинтересовался:
– А кто доложил?
– Вот он, – Эндрю Джонович ткнул пальцем в Бодуна. – Я его только что завербовал, и он мне сразу передал секретные данные по дислокации ядохимикатов.
Русские слова 'лояльный', 'яд' и 'ядохимикаты' Карпентер любил, употребляя к месту и не к месту. Чем ему они так нравились, я понять был не в силах!
– Напротив, господин Карпентер, это я вас завербовал, – сладчайшим голосом пропел Бодун. – И как! Элементарный подкуп. И чем! Микроклизмами.
