почти всегда закрыто тучами, порывистый ветер едва не сбивает с ног, а волны неистово вгрызаются в берег, разбрасывая каменную крошку. Но оно все равно ее.
Иногда море успокаивалось. Тогда пенные барашки ластились, облизывали берег, накатываясь едва слышно, с легким шепотом. Теребили неловко гальку, создавая равномерный непрерывный треск. Музыка природы становилась мелодичной, уже не рокочущей, а скорее плачущей, как свирель. Сташи садилась на берегу, подтягивала колени к груди и, обхватив их руками, смотрела вдаль. Там, где небо соприкасалось с водой, пролегала тонкая серебристо-серая полоса. Это небо и вода отражались друг в друге, добирая свинцовую серость или лазоревую глубину. Над ней пробегали лохматые тучи и очень редко, в минуты, когда Сташи испытывала почти что умиротворение, пушистые, взбитые пенной шапкой облака.
Но только не солнце. Его никогда не было видно.
Сегодня, как и сотню дней до того, она переместилась, и какое-то время просто стояла, наслаждаясь ледяной свежестью ветра. Порывы его трепали одежду, и превращали волосы в длинные струящиеся потоки темного шелка.
Женщина села, подтянула колени к груди, и опустила на них подбородок. Безмятежность…почти.
Так прошло несколько минут, а потом ее губы тронула едва заметная улыбка. Ощущение присутствия.
— Мама! — он вышел из плотного тумана, и чуть оскальзываясь, спустился по склону к берегу, — Знал, что найду тебя здесь.
— Я скучала, — ответила она, смотря снизу вверх. Взгляды их пересеклись. Марис нагнулся и с нежностью поцеловал Сташи в щеку. Затем сел рядом и молча смотрел вдаль.
— Ты счастлива? — спросил он, через какое-то время.
— Не знаю. Твое присутствие радует меня. Это важно.
— Но счастье? Совсем другое, ма. Я хочу спросить, давно, твое одиночество… оно ведь не тяготит? Я вижу мир, который является частью тебя, и чувствую суть, а все остальное декорации. Ты говорила, что готова быть одна. Что ни в ком не нуждаешься. Друзьях, семье?
— Марис, — она с досадой поморщилась, — так славно рассуждать о ценностях. Дружба годится для наивных малышей. Это иллюзии, не более того. Красиво, но пусто. У взрослых есть союзники, компаньоны или враги. С врагами тоже можно поддерживать отношения, порой хорошие. Главное, не позабыть, кто есть кто.
Сташи усмехнулась, словно вспоминала о чем-то. Марис пожал плечами:
— Иногда я совсем не понимаю. Ради чего тогда?
— Любовь, — ответила она, — единственное ради чего стоит жить. Она является мерой. Жизни и смерти. Подталкивает к поступкам или лишает воли. Она источник всех остальных чувств. Основа. Жажда и напиток. Только потому мы живем, что она удерживает. Поэтому существование вампиров бессмысленно, поэтому люди достойны зависти и сожаления. Они имеют чудный дар, но не умеют пользоваться им. Мы сташи, приходящие. У нас есть бессмертие и возможность научиться любить. Но… Нам никогда не стать людьми, и не быть вампирами. Жизнь подаренная тянется вечность. Когда за нее не надо бороться, можно легко пожертвовать. А после восстать опять. Ценность теряется, приходит скука. Если нет любви. Ты легко учишься. Знаешь?
— Отец недавно интересовался как ты. Он стал спокойнее. Уже не бесится, когда слышит твое имя.
— Отрадно, — женщина усмехнулась и добавила, — Мэрис всегда был несдержанным. Повезло, эмоции достались ему в дар. А я всегда выводила его из себя. Слишком уж мало во мне проснулось чувств после перерождения.
— Я рассказывал о нас. Сначала он плевался и запрещал говорить о тебе. А потом перестал. Молча слушал о наших разговорах, прогулках. Иногда вопросы задавал. Ему необходимо больше времени, чтобы понять и принять.
— О… времени в избытке, — с легкой иронией произнесла Сташи и поморщилась, — несколько месяцев, чтобы переносить звучание имени. Вдохновляет.
Мэрис подобрал камешек и швырнул его в воду.
— Я пытаюсь. Что он для тебя значил?
— Личные вопросы, — рассмеялась. Он удивленно и несколько растерянно смотрел на нее. Сташи успокаивающе положила ладонь ему на плечо, — Раньше, до того, как простил меня, ты был куда менее дипломатичен. Злость дает преимущества. Не думаешь о той боли, которую причиняешь.
— Мам…
— Тсс… — Перебила она, приложив палец к его губам, — он охотник. Я хотела упокоиться. А его работа найти и воспитывать сташи. Довести его до перелома, момента, когда вампир умрет окончательно. Смерть физическая — перерождение — изменение тела. Но перемены в сознании куда сложнее вынести. Я его ненавидела. Довольно долго.
— Тогда не понимаю.
— Я тоже. Сколько прошло месяцев, с того момента, когда ты вошел в мой дом?
Марис на мгновение закрыл лицо руками, устало потер глаза и затем пожал плечами.
— Почти год уже. Месяцев десять.
— Мысленно, я возвращалась к нашему разговору неоднократно. Думала, почему даже будучи в беспамятстве все же отправила тебя именно ему? Он долгие годы был рядом. Если бы кого-то смогла назвать другом, только Мэриса и возможно еще Лакааона. У нас по-разному складывалось. Ядовитые слова и грубость, за которыми пряталась странная нежность и неловкость. Меня почему-то всегда влекло к Мэрису. Это напоминало болезненную зависимость, и я злилась. Сильно. Вместе с тем, когда руки его касались меня, даже мимолетно, я не чувствовала угрозы. Напротив, знала, стоит попросить, спрячет надежно от невзгод мира. И не верила поступкам даже больше, чем словам. Он искал меня. Я искала его. Но стоило встретиться все шло не так.
— Вы мои родители. Оба. Я должен возненавидеть вас за то, что отняли меня друг у друга, лишили семьи. А я не могу ненавидеть. Так долго старался, что надоело. Он упрям, ты устала. Долго искали виноватых, но не нашли. Но ты ведь пришла к нему, а потом почему-то убежала.
— Хватит, — отрезала Сташи. Снова поднялся ветер. Он пригоршнями швырял водяную колючую пыль в лицо, трубно взвывал над головами. Позади, выше по склону раскачивал деревья и нагонял тяжелые дождевые тучи. Мягкие волны превращались в рокочущие, разъяренные валы, со всей мутной тяжестью обрушивающиеся на берег.
— Мне надоело! — Выкрикнул марис, пытаясь заглушить вой ветра, — Мне надоело, что ты убегаешь! Не хватает смелости признать? Я вернусь позже.
Он поднялся и побежал вверх по склону, и вскоре исчез в коридоре из пыли.
Сташи подняла лицо к небу. Еще чуть-чуть и небо выплеснет на землю ливень. Жесткие струи будут сечь безмолвный берег, наказывая ни за что.
Она поняла слова сына правильно. Страх удерживал ее. Она не хотела признавать. Появление у Мэриса тогда, не что иное, как поиск защиты от Клааса. А последующий побег, желание защитить его от твари. Нет. Не благодарность, и не болезнь тому причиной. То, в чем она боялась признаться. Любовь.
Хлынул дождь. Она подставляла лицо под крупные капли и кружилась на берегу, громко хохоча. Небо плакало за нее.
Когда-то, Сташи не испытывала ничего, кроме голода и смутных сомнений. Теперь с нее довольно чувств. Сполна. Чаша до краев.
Чьи-то руки обхватили сзади за плечи, заключив в кольцо, и она удивленно обернулась. Слипшиеся ресницы, блестящее от воды лицо, и плескающееся в зрачках мрачное безумие. Багровое пламя жажды.
— Пойдем домой, — сказал Марис, — пойдем. Обещаю, никаких разговоров о вас.
Сташи закрыла глаза, и едва слышно прошептала:
— Я не могу. Если признаю, умру.
— Да почему?! — не выдержал сын.
— А зачем тогда жить?
