Страна Гонгури

рудники Карские, или на торф, для общей пользы, чтобы хоть что-то с них. Мы построим светлые города, как в книге, и жить там будем, как герои Гонгури – а они вымрут все, как когда-то звери динозавры. Не стоят они ни памяти нашей, ни слов!

– Это верно! – заметил кто-то – бабы наши совсем на торфе надорвались: пора им и отдых дать. Мою вот как забрали весной еще – так до сих пор не отпускают.

– Отставить! – сказал матрос – после победы о бабах и цветочках поговорим. Ну-ка, молодой, спой нам, чтобы воодушевило.

Это было время, когда песни сочинялись не в залах консерваторий, а у походных костров; их пели на привалах между боями, в марше или даже в атаке – шагая, пока вражья пуля не вырвет из рядов; песни эти были не о красоте, любви и прочем – а о славных и великих делах, и о еще более великом и прекрасном будущем, ради которого не жаль погибнуть. Гелий взял гитару – как на каждом привале до того. Все повернулись к нему, приготовившись слушать, или даже подпевать.

Там вдали за рекою пылали огни –
Как заря в небесах догорала.
Сотня юных бойцов, против вражьей брони,
У моста всю ночь насмерть стояла.

И сказал командир, обернувшись к бойцам –
Про тот берег забудьте, ребята!
Если дрогнем – пойдет враг по нашим тылам.
И лишь мы будем в том виноваты.

И бросались под танки с гранатой в руке –
В ночи битва грозою гремела.
Отражались зарницы в кипящей реке.
И земля, будто уголь, горела.

До рассвета держались – но нет больше сил.
Дальше биться – и некем, и нечем.
Снова танки идут, час последний пробил.
В небесах гаснут звезды, как свечи.

И погибли герои, все сто, как один.
Пали с честью во славу народа.
Отдал каждый из них свою юную жизнь,
За великое дело свободы.

Уж давно за рекою погасли огни.
И на небе заря догорела.
Эй, товарищи! Встанем же все, как они –
В битве насмерть, за правое дело.

– У нас по другому пели – сказал кто-то – начало такое же, а дальше:

И градом снаряды, и мины летят,
И танки врага перед нами.
Идут, надвигаются за рядом ряд –
Земля вся дрожит под ногами.

Прощайте, товарищи, час наш пробил –
Держаться и некем, и нечем.
От нас не останется даже могил –
Сгорим мы в окопах, как в печи.

Не скажет никто, где навек мы легли,
В любви к трудовому народу.
Мы отдали все для него, что могли,
За жизнь его, честь и свободу.

– Как кому нравится, так и поют! – заметил товарищ Итин – главное, чтобы суть революционная осталась неизменной, ну а что на виду, то как кому удобнее меняй!

– Скоро уж другие песни будут – сказал кто-то из бойцов – как война кончится, и по домам. Это правда, что на Июль-Корани себя не жалели – потому что думали, что в последний раз. А вот поди ж ты – уж скоро осень.

– Не будет больше зимы голодной и холодной – решительно произнес товарищ Итин – говорил я с Вождем перед самой нашей отправкой, и сказать могу – до зимы войну мы закончим. И начнем сразу строить – как в книжке той.

– А что еще Вождь сказал? – тотчас же спросил боец – о революции мировой, о помощи пролетариата? Когда они там нас поддержат, чтобы не все одним тянуть?

– И как с хлебом будет? – спросил другой – сразу хлебосбор отменят? Чтобы по правде – кто больше работал, тот и лучше ел?

– А нас сразу по домам – или еще придержат? Понятно, без армии народной нельзя – но и дома заждались. Закон значит должен быть – кому куда.

Все придвинулись ближе. Горел костер – в далекой, забытой богом степи. А где-то далеко был красный Петроград, где уже строили Дворец Труда и Свободы – такой, как в книге Гонгури. Сто этажей – до самого неба. Залы собраний – где Партия будет решения судьбоносные принимать. Театр – где не пьески слезливые будут показывать, а феерии героические, как революция совершалась. Музей – где не пейзажи будут выставлены, а достижения трудфронта. И конечно, квартиры с госпиталем – для тех, кто ради дела великого здоровья своего не жалели. А на крыше – статуи мраморные, всех борцов за свободу народную, начиная от Спартака. И звезды рубиновые – с электричеством внутри, чтобы небесные звезды затмевали. Дворец, огнями сверкающий, до небес – после грязных трущоб, из прежней жизни.

– Тихо, тихо! – ответил Итин – не все сразу. Говорили мы с Вождем долго, и обо всем. Трудные годы позади остались – но другие дела нас ждут, тоже нелегкие. Но сказать обо всем сейчас никак нельзя, потому что не положено. Не всем подобает знать.

– Мы завсегда за революцию – сказал боец рядом с перевязанным – не выдадим. Неужели и нам – нельзя?

– А вот и не все! – вдруг гаркнул матрос, сторожко всматриваясь в темноту – а ну!