Минут через десять дубина Крыса уткнулась во что-то гулкое. Крыс сунул лапу в снег, пошарил там и позвал Крота на помощь. Уже вместе они поработали еще немного, и, наконец, плод их, буквально, нечеловеческих усилий предстал перед взором «безмозглого зверя».
Он увидел перед собой маленькую, окованную железом дверь зеленого цвета. Сбоку торчала ручка звонка, а чуть пониже на медной пластинке печатными буквами было выгравировано:
Буквы поплыли перед глазами Крота, и он рухнул в снег. Крыс склонился над ним и не без удовольствия привел его в чувство оплеухой.
— Крыс! — от раскаяния Крот запинался. — Крысси! Вы — чудо! Вы — прелесть что такое! Теперь я понял все! Вы доказали эту дверь — шаг за шагом — в своей умной голове. Я всего лишь порезался, а вы, взглянув на рану, сказали в чудесных мыслях своих: «Ага, скребелка…». И что же? — вы остановились на этом? Отнюдь! Другой бы этим и удовлетворился, но не вы — нет, не вы! Ваш разум продолжал анализ. «Дайте мне найти дверной коврик, — думали вы, — и мое предположение подтвердится!» Стоит ли удивляться после этого, что дверной коврик был найден? Я думаю Крыс, что с вашим умом можно найти все, что угодно. «Ну, а теперь, — решили вы, — существование двери столь же очевидно, как если бы я видел ее перед собой! Осталось лишь найти ее!» Я про такое только в книжках читал, Крыс! Вам надо уехать отсюда — туда, где вас смогут по достоинству оценить. В Лондон. Здесь вы тратитесь попусту. Будь у меня ваша голова…
— Но у вас ее нет, — довольно резко перебил Крыс, — и поэтому, я полагаю, вы намерены всю ночь валяться в снегу и трендеть. Сейчас же вставайте: вот ручка звонка — повисните на ней и звоните, — что есть силы звоните. А я постучу в дверь. Крыс атаковал дверь суковатой дубиной, а Крот, подпрыгнул, ухватился за ручку звонка и повис. Далеко-далеко за дверью они услышали, наконец, ответный звон колокольчика.
IV. ГОСПОДИН БАРСУК
Они терпеливо и, на их взгляд, долго-предолго ждали, толкаясь и дыша на лапы, чтобы согреться. Наконец, за дверью послышалось шарканье. Как заметил Крот, похоже было, будто приближается некто в деревянных шлепанцах, слишком больших и стоптанных. Это прозорливое наблюдение Крота (ведь все было именно так!) заставило Крыса пересмотреть свое мнение о его умственных способностях.
Загремел засов, и дверь приоткрылась — как раз настолько, чтобы могла просунуться продолговатая морда с заспанными глазами.
— Так вот: как только подобное повторится, — произнесла она жутким хриплым голосом, — я озверею! В такую-то погоду, в такой-то час беспокоить честных граждан! Кто там? Отвечай!
— О, Барсук, — закричал Крыс. — Пусти нас, пожалуйста. Это я, Крыс, и мой друг Крот. Мы с ним заблудились.
— Как?! Крысси, малыш, не может быть! — воскликнул Барсук совсем другим тоном. — Сейчас же входите оба. Как вы не погибли?! Подумать только: заблудились в снегах! И где? — в Лесу Дремучем, да еще ночью! Ну же, не стойте в дверях!
Заблудшие животные, опережая друг друга и ревниво толкаясь, ненадолго застряли в проеме, ввалились, наконец, и — застыли, с упоением вслушиваясь в грохот засова.
Барсук, в длинном халате и шлепанцах, действительно, весьма стоптанных, держал в лапе незатейливый подсвечник и, судя по всему, собирался лечь спать, когда услышал звонок и стук дубины. Заперев дверь, он осмотрел с высоты собственного роста продрогшую мелюзгу и по-отечески потрепал им щеки.
— Не для таких козявок эта ночь, — улыбнулся он. — Что, Крысси, опять набедокурил, а? Ну, проходите, проходите. На кухне посидим: там и огонь отменный, и ужин, и все, что надо.
Барсук со свечой зашаркал шлепанцами впереди, а они, толкаясь локотками и подмигивая от предвкушения, последовали за ним по длинному, мрачноватому и, честно говоря, основательно запущенному коридору в нечто вроде гостиной, из которой во все стороны расходились то ли тоннели, то ли коридоры — таинственные, и казалось, бесконечные. Были, впрочем, и двери: низкие, дубовые, выглядевшие очень даже по-домашнему. Барсук распахнул одну из них, и друзья очутились в просторной, жарко натопленной кухне.
Потертый, мощеный красным кирпичом пол, широкий очаг со старомодными нишами по бокам, в которых и подозрения на сквозняк никогда не возникало; в очаге — костер из бревен; два стула с высокими спинками, обращенные друг к другу, призванные способствовать плодотворному общению желающих, — вот, пожалуй, и вся обстановка кухни г-на Барсука, не считая, разумеется, длинного дощатого стола на могучих козлах с лавками по сторонам и кресла хозяина, перед которым громоздились остатки простого, но обильного ужина. В дальнем углу стоял еще буфет с тарелками поразительной белизны, но его почти полностью заслоняли свисавшие с потолка окорока, сушеные травы, связки лука и корзины со всякой всячиной. Место это, казалось, было создано для победных пиршеств героев; здесь десятки усталых селян смогли бы весело, с песнями-плясками отпраздновать конец жатвы; оно вполне годилось и для того, чтобы двое-трое друзей с неиспорченными вкусами могли хорошо посидеть, откушать и поговорить, и покурить в свое удовольствие, пока сполохи света танцуют повсюду, заставляя тарелки краснеть под тяжелыми взглядами окороков, а розовый пол — улыбаться закопченному потолку.
Добрый Барсук усадил друзей на один из стульев, чтобы они хорошенько прогрелись и велел снять промокшие пальто и ботинки. Затем он снабдил их халатами и шлепанцами, собственноручно промыл рану Крота теплой водой и стянул края лейкопластырем, так что лапа стала как новая, если не лучше. Теперь, когда они — разморенные теплом и светом, обсохшие — вытянули усталые задние лапы и, полузакрыв глаза, слушали, как сзади многообещающе гремела посуда и что-то шлепалось, что-то наливалось — теперь им, потрепанным бурей, но дотянувшим до гавани смельчакам, все злоключения казались полузабытым сном.
Когда они хорошо подрумянились, хозяин призвал их приступить к скромной трапезе. О еде они мечтали давно, но странное дело: увидев еду — такую еду! — на расстоянии вытянутой шеи, животные мучались не от голода вовсе, а от нерешительности. Привлекало все без исключения, но не было уверенности, дождутся ли отложенные на потом блюда своей очереди, не исчезнут ли? — сами знаете, каким образом.
Вскоре беседа возобновилась, но поначалу маловразумительная: все говорили и жевали одновременно. Барсука это обстоятельство ничуть не возмутило. Он не обращал внимания и на то, что гости елозили по столу локтями и перебивали друг друга. Сам он Общества избегал, а потому придерживался мнения, что все эти вещи ровным счетом ничего не значат (в этом, конечно, проявлялась узость его взглядов: мы-то с вами знаем, что подобные условности имеют огромное значение, потому что… — потому что слишком долго объяснять!).
Барсук восседал во главе стола и то и дело сосредоточенно кивал, поощряя рассказчиков; причем, ничто в их повести, казалось, не удивляло его и не потрясало; с соображениями, вроде «а я вам что говорил?» или «ага: то-то и оно» он в рассказ не встревал и не пытался их убедить, что тогда-то следовало сделать то-то к тому же не так, а этак. Крот начал проникаться глубокой симпатией к г-ну Барсуку.
Когда животы их вздулись до предела, преступать который было небезопасно, а в головах не осталось ни тени какой бы то ни было озабоченности, животные пересели поближе к жарко пылавшим углям и задумались о том, как славно сидеть у огня в столь поздний час и чувствовать себя таким независимым, таким теплокровным.
Они порассуждали о жизни вообще, пока Барсуку это не надоело.
— Да-а, каждому свое, каждому свое, — задушевно вздохнул он. — А что новенького в ваших краях? Как поживает Жабби?
— Чем дальше, тем хуже, — нахмурился Крыс, а Крот, полулежа на стуле с ногами выше головы,
