Возможно, я поступил неправильно. Это определило тон нашего общения или по меньшей мере его начало; на выбор такой линии поведения повлияло мое впечатление от нее. Ее черные глаза прямо говорили, что они никогда ничего не скрывали и не собирались скрывать, губы подтверждали и одобряли это, а всем своим видом она как бы говорила: конечно, вы можете утверждать, что прямая линия есть кратчайшее расстояние между двумя точками, но доказать это с моей помощью вам не удастся. Она явно была тем типом женщин, которые получают прозвища. В Италии или Испании ее прозвали бы «Лепесток розы», а там, где я живу, может быть, по-другому, но основная идея от этого не менялась. Такие женщины часто крутятся там, где возникают неприятности, или, наоборот, неприятности крутятся вокруг них, и, наверное, мне следовало бы подумать об этом, прежде чем устанавливать тон разговора.
Взгляды прохожих на нее никак не действовали. Единственный прохожий, который мог бы ее заинтересовать, был бы тот, кого она не захотела бы пропустить.
— Я хочу поговорить с вами, — заявила она. У нее были ямочки на щеках, но такие крохотные, что их можно было увидеть только при свете фонаря.
— Не здесь, — сказал я. — Пошли. — Мы двинулись вместе. — Вы когда-нибудь ездите на метро?
— Только дважды в день. Куда мы едем?
— Откуда я знаю? Я вообще не знал, что мы куда-то собираемся идти, пока вы мне не сказали. Может, проведем вечер с вами в одном из моих клубов? — Я неожиданно остановился. — Минутку. Мне нужно позвонить.
Я зашел в магазин, где продавались сигары, подождал пару минут, пока освободится телефонная будка, вошел в нее и набрал самый знакомый мне номер. Я знал, что Вульф сам не подойдет к телефону, поскольку время с четырех до шести вечера он всегда проводят в оранжерее наверху среди орхидей. Так и оказалось.
— Фриц? Это Арчи. Скажи Вульфу, что меня не будет дома к ужину, потому что я задерживаюсь в конторе.
— Задерживаешься где?
— В конторе. Скажи ему именно так, он поймет.
Я вернулся на улицу и спросил девушку:
— Как вы думаете, сколько времени займет наш разговор?
— Столько, сколько вы будете слушать, мистер Трут. Мне нужно многое сказать вам.
— Отлично. Поужинаем? Если мы поедим, я пойму, что за разговор я уже заплатил.
— Хорошо, но сейчас слишком рано.
Я махнул рукой, и мы направились к метро.
Я повел ее в «Рустерман». Во-первых, там была лучшая кухня во всем Нью-Йорке, за исключением столовой Вульфа. Во-вторых, кабинеты вдоль левой стены на втором этаже у «Рустермана» были так хорошо изолированы, что практически создавали чувство уединения. Наконец «Рустерманом» управлял и владел старый друг Вульфа Марко Вукчич, и там я мог расплатиться чеком, тогда как если бы я в другом месте платил наличными, Вульф мог бы отказаться признать эти расходы, заявив, что я должен был привести ее домой, чтобы поесть вместе со всеми.
К тому времени, когда мы уселись в закутке, кое-что мне уже удалось узнать, например, что ее звали Роза Бендини и что она работала помощницей главного делопроизводителя в секции машин и запасных частей. Я также сделал некоторые выводы, среди которых тот, что ей двадцать четыре года, что она никогда не терялась, каковы бы ни были ситуация или обстоятельства, и что она вполне могла служить подтверждением замечания Керра Нейлора насчет девственниц.
Она сказала, что коктейли ей не нравятся и что она предпочитает вино, чем заработала одобрительный взгляд Вукчича, который заметил меня при входе и лично проводил нас наверх, восхваляя не меня, а своего старого друга Вульфа. Затем она испортила Вукчичу все впечатление о себе, так как наотрез отказалась от мусса из икры шотландских сельдей, предпочтя ему кусок мяса. Я последовал ее примеру за компанию.
Когда мы остались вдвоем, она не стала терять времени даром:
— Вы полицейский, мистер Трут?
Я ухмыльнулся:
— Послушай, девчушка. Со мной легко познакомиться. как ты убедилась, но меня очень трудно прижать к стенке Ты говорила, что хочешь многое сказать мне. Говори же. А потом поглядим, что я тебе должен сказать. С чего ты взяла, что я полицейский?
— Потому что вы спрашивали об Уальдо Муре, а единственное, что о нем можно спрашивать, — как он был убит, а это дело полиции, не так ли?
— Конечно. Это еще может спросить и любой, кто интересуется. Допустим, я интересуюсь. А ты!?
— Еще бы, конечно да!
— В чем же твой интерес?
— Ни в чем, просто так. Я не хочу, чтобы кто-нибудь уходил из жизни в результате убийства. — Затем в ее глазах блеснул огонек — одна вспышка, которая тут же погасла. Она добавила: — Он был моим другом!
— О, он был убит?
— Да.
— Кем?
— Я не знаю. — Вдруг быстрым, точным движением она накрыла мою руку, лежавшую на скатерти. Ее пальцы и ладони были теплые и твердые, не слишком влажные и не чересчур сухие. — А может, знаю. А что, если знаю?
— Ну, судя по твоему характеру, насколько я успел его понять, думаю, что ты будешь хорошей девочкой и расскажешь об этом своему папе.
Роза продолжала держать мою руку в своих.
— Я бы хотела, — сказала она, — чтобы вы отвезли меня туда, где мы могли бы оказаться одни. Я не знаю, как разговаривать с мужчиной, пока он не обнял меня и не поцеловал. Тогда мне становится ясно, что он за человек. Тогда я смогу сказать вам что угодно.
Я оценивал ее. Если бы я позволил себе запереться в кабинке у «Рустермана» с нимфоманкой, согласившись на все, что с этим связано, я по крайней мере сохранил бы свое достоинство, избежав дополнительных расходов. Но я сомневался, что в этом была необходимость. У меня сложилось мнение, что у нее просто был свой взгляд на то, как должны общаться между собой мужчины и женщины, а я не был готов спорить с ней.
Я встал из-за стола, поднялся, задернул шторку у входа в кабинку дабы избежать свидетелей и крепко обнял ее. Губы у нее, как и руки, были теплые и твердые — не влажные и не слитком сухие. У нее не только была собственная теория относительно общения мужчин и женщин, она демонстрировала ее на практике, опередив иных людей с их теориями.
Через полминуты я оторвался от нее, раздвинул шторки и вернулся на свое место. Как тодько я сделал это, вошел официант с запеченньия грейпфрутом. Когда он поставил его на стол и ушел, она спросила:
— Что вы делали в комнате Эстер Ливси? Неужели целовались так же, как со мной?
— Опять ты за свое, — запротестовал я. — Ты же обещала рассказывать, а сама только и делаешь, что спрашиваешь. Откуда ты знаешь, что Мур был убит?
Она съела немного грейпфрута:
— Я же не знала, когда вы меня обняли и поцеловали, что мне станет так хорошо!
— Глядя на меня, любая бы об этом догадалась. Кстати, спасибо за комплимент. Как же ты ухитрилась определить по его расплющенной голове, что он был убит? Этого не смогли сделать даже полицейские и судебные эксперты.
Ее ложка остановилась в воздухе:
— Какие ужасные вещи вы говорите!
— Ну уж! А разве не ужасно говорить, что парень бьи убит, особенно когда он был твоим другом? Насколько хорошим другом он был?
Она ела сосредоточенно, но, по-моему, не с целью выиграть время, чтобы обдумать ответ, а потому, что просто хотела есть. После того как у нее во рту исчезли еще три дольки грейпфрута, она заговорила:
— Я звала его Уалли, потому что мне не нравилось имя Уальдо: это звучит слишком заумно, и, кроме
