впрягся в нелегкую работу по восстановлению народного хозяйства. Повидал жену, детей, обнял боевых товарищей и Владимир Николаевич Дружинин.
Через три дня мы вернулись в Киев.
Нас несколько пугало предстоящее составление отчета. Мне казалось, что ничего не может быть скучней, чем сидеть в гостиничном номере, перебирать копии собственных же донесений, рыться в старых приказах, вспоминать, подсчитывать, - в общем, заниматься канцелярской канителью. В действительности же эта работа захватила нас, оказалась живым, интересным делом.
Итоговые цифры, характеризующие боевую деятельность Черниговско-Волынского партизанского соединения, были внушительными. Подорвано 683 вражеских эшелона, убиты многие сотни врагов - фашистских солдат и офицеров, полицейских и бандеровцев... Цифр масса - больших, красноречивых, и за каждой из них - отвага и боевая выучка наших славных партизан, их самоотверженность и любовь к Родине!
В процессе работы над отчетом некоторые цифры приходилось переделывать, прибавлять к ним все новые и новые единицы. В Польше продолжала подрывать фашистские эшелоны бригада имени Василевской, на Волыни дрались то с немцами, то с бандеровцами отряды под командованием Рванова и Балицкого.
В конце-то концов этим отрядам так и не удалось пробиться во вражеский тыл. Штаб партизанского движения решил их расформировать. Более трех тысяч наших партизан влилось в ряды Красной Армии, сотни пошли на партийную и советскую работу. Партизаны передали армии много легкого и тяжелого вооружения, колхозам - 1200 лошадей и 500 подвод, нашу козочку Зойку и ту пристроили в Ровенский зоосад.
И вот уже отчет подписан... Вручая его генерал-майору Строкачу, я спросил:
- Можем ли теперь считать себя свободными от воинской дисциплины?
- От воинской, пожалуй, свободны. Но есть еще и другая дисциплина! Вам с Дружининым надо сегодня зайти в ЦК. Звонили оттуда...
В тот же день Владимир Николаевич получил назначение на партийную работу в Тернополь, а я в Херсон.
А на следующее утро, уже с путевкой ЦК в кармане, зашел я в партизанский штаб, чтобы попрощаться с друзьями. Шагаю по шумному, полному людьми коридору и вдруг слышу откуда-то сбоку знакомые голоса:
- Здравия желаем, товарищ генерал!
Смотрю в ту сторону и вижу одетых в новехонькое десантное обмундирование Всеволода Клокова и Дмитрия Резуто. Интересуюсь, куда это они собрались.
- Военная тайна! Но вам, Алексей Федорович, мы ее доверим! - блеснул зубами Клоков. - Ночью летим в Чехословакию... С выброской! Там наших минеров уже много - Егоров, Глазок, Машуков, Калач, Ярыгин, Грибков, Мерзов... Все самые отборные 'крокодилы'! А вот теперь и мы летим. С нами Садиленко, Грачев, еще кто-то...
- Лишь бы эшелончиков у фашистов на всех хватило! - подмигнул Резуто.
- Там пока хватит, - сказал я. - Ну, желаю удачи, товарищи! Передавайте нашим привет... А наказ всем один: не посрамите на чехословацкой земле славы и чести советских партизан!
- Не посрамим. Будьте спокойны, Алексей Федорович! - ответил, глядя мне прямо в глаза, Всеволод.
И я подумал о том, что, хотя нашего соединения уже нет, люди, им воспитанные, им закаленные, продолжают сражаться за дело, которому верны. Только теперь они на новых - военных и мирных - рубежах. Эти рубежи всюду, где ты больше всего нужен.
МНОГО ЛЕТ СПУСТЯ
Месяц за месяцем, год за годом наши часы отсчитывают мирное время.
Стрелки делают по циферблату все тот же круг, двигаются с обычной своей равномерностью, но уже давным-давно не отмечают они сроков атак, взрывов, конспиративных свидании. На часы смотрит сталевар, комбайнер, строитель, ученый, космонавт. А время все идет вперед и вперед, изменяя нас, преображая нашими руками землю, на которой мы живем, отбрасывая все дальше в прошлое боевые годы.
Это прошлое дорого советским людям, как и наши сегодняшние дни, как и наше будущее. Радостно было для меня побывать в хорошо знакомых, навсегда памятных местах, где прошла наша последняя партизанская зима. В первых числах марта 1962 года я выехал из Киева в Ровенскую и Волынскую области для встречи с избирателями, выдвинувшими мою кандидатуру в Совет Национальностей Верховного Совета СССР.
Из тихого переулка 'Волга' вырвалась на шумный простор площади Калинина. В марте 1944 года мы с Дружининым безмолвно стояли здесь среди мрачных развалин. Теперь площадь обступили монументальные здания светлых нарядных тенов: почтамт, красивые жилые дома, консерватория, стройная громада гостиницы 'Москва'. Но вот машина свернула на Крещатик. Чуть изогнувшись, он уходил вдаль, необычайно широкий, величаво-прекрасный, с опушенными снегом каштановыми аллеями.
Архитекторов, восстановивших главную улицу Киева, подчас упрекают, что они придали излишнюю парадность новым ансамблям Крещатика. Мнение это весьма спорно. Крещатик возрожден из пепла, из руин, он и должен быть вот таким - торжественным, величавым, волнующим. Для меня, как, вероятно, и для многих, Крещатик - не просто городская магистраль, а еще и улица-памятник, воплотившая в себе пафос послевоенного созидания, пафос тех гигантских усилий, с какими восстанавливал наш народ все разрушенное войной.
По обновленному Шевченковскому бульвару, через площадь Победы машина выбегает на Брест- Литовское шоссе. Квартал за кварталом тянутся здесь новые жилые корпуса. А вот и завод 'Большевик' с его огромными цехами, гораздо более крупными, чем взорванные оккупантами. Рядом метростроевская вышка. Сюда протянется вторая очередь Киевского метро, которого до войны вовсе не было. Опять заводы - и восстановленные, и новорожденные. Справа - недавно выросшие корпуса Медицинского и Политехнического институтов, а дальше за ними - новые жилые массивы. Город давно вышел из довоенных своих границ.
Наконец Киев остался позади. Спидометр отщелкивает километры по бывшей прифронтовой дороге. Сколько уже лет несет она мирные грузы! Почти не узнать подросшего леска, из которого женщина вынесла нам с Дружининым по букетику подснежников.
Первая остановка в Житомире. И этот город был почти полностью разрушен войной, и он восстал из развалин. Захожу в обком партии, оттуда в облисполком. У себя ли председатель? У себя. Да вот и он выходит навстречу из кабинета - высокий, густоволосый, удивительно моложавый - Виктор Александрович Кременицкий, бывший комиссар нашей польской бригады.
Уже не первый год работает он председателем исполкома Житомирского областного Совета депутатов трудящихся. Наш разговор о сегодняшних делах часто переходит к партизанским воспоминаниям, к взаимным расспросам о судьбах боевых друзей.
Кременицкий закончил войну в Польше, где бригада имени Василевской стяжала себе прочную боевую славу. Связей со своими соратниками Виктор Александрович не теряет - с кем переписывается, а с кем и встречается, бывая в Польше. Он о многих рассказывает: живы-здоровы, хорошо трудятся, счастливы. Вот только командир бригады Станислав Шелест скончался вскоре после войны. Славный был человек!
- А как там наш знаменитый Мариан? - спросил я. - Как его успехи и самочувствие?
- Все бардзо добже! - ответил Кременицкий с улыбкой. - Работает зоотехником, женат, двое детей... Между прочим, женился на той самой Фране, к которой ходил на свидания в цивильный лагерь.
- Вот видишь! А ты ему за это еще наряды давал...
На следующий день трогаюсь дальше, к Ровно. Оставшийся позади Житомир - в прошлом центр Волынской губернии. Конечно, на территории Житомирской области следов старой - нищей, отсталой и безграмотной Волыни нет и в помине, но особенно отрадно, что нет их и на Ровенщине, ставшей советской много позже.
Я еду по западной стороне древней украинской земли, где борьба с иноземными захватчиками велась в течение нескольких столетий.
Уже на моей памяти, в годы первой мировой войны, был осуществлен в этих местах знаменитый Брусиловский прорыв. Наши партизаны не раз встречали в Волынских лесах братские могилы русских солдат,
