первых страницах их собственного детища - журнала 'Ахейский Ренессанс'. А это, конечно, слава! Отроки смотрели на олимпионика всегда с раскрытыми ртами и облизывались. И ещe: никто не смел оскорбить победителя! В общем, всe было как в старой доброй Греции.
Но пришeл чeрный час. Статья олимпионика Пепойдеки о сомнительной необходимости третьего агона наделала шуму. Некоторые стали более сдержаны при встрече с ним, а Критий и К' просто отвернулись. И вот, на следующий пирушке его оскорбили вслух. Причeм, подставили для этого самое ничтожное создание под солнцем - Аркашку Косолапого, которого никто и не называл иначе как Ферсит. Так во всеобщей тишине и раздалось: ' Misopaides '.* Только басовая струна отозвалась в теле кифары. Рука... Мелькнул в голове 265-й стих 2-й песни 'Илиады' - но нет! Пепойдека провeл глазом по собранию. Все молчали - никто не собирался вступаться за честь олимпионика. Тогда он со словами: 'За здоровье красавца Крития!' - выплеснул остаток вина, встал и вышел, бросив в очаг членский билет. Так он распростился со званием 'Афинский муж'. Но не горевал, а сумел простить врагов своих.
В это время накатило 1000-летие крещения Руси, и он крестился в православной церкви. Походил- походил в их храмы и разочаровался. Культуры ноль, обскурантизм, невежество, порядка никакого, иереи - не докричишься, не достучишься... И почувствовал он тягу к латинской вере. Вошeл в их Церковь, успокоился и стал регулярно, не реже одного раза в месяц, посещать храм, а остальное время отдал Риму.
С того самого дня, как он потерял Афинское гражданство, вырастало и расцветало у него в душе буйным цветом отвращение ко всему греческому. В самом деле, что греки? Поэзия, музыка! Но кифару он раздавил тогда руками вместо Ферсита, и как раздавил, так что-то и стихи не идут в голову. Геометрия - он в ней как свинья в апельсинах! Или философия - так он всегда считал, а теперь совсем убедился в том, что это удел людей неумных, которым чуть-чуть не хватило, чтобы стать поэтами.
А вот, то ли дело Римляне! Нравы, порядок, дом, семья, война! Мужское дело. Как говорится - вам и карты в руки! На войну он, конечно, не собирался, но случись надобность разрушить Карфаген - пошeл бы! Сейчас же он подумывал о семье. А для этого нужны были деньги...
Но Лигурин тогда имел в виду совсем другое. Оказывается, рядом с 'Умираечкой' окопался штаб отряда 'Одержимец'. А такой сосед хуже татарина...
Наташа, невеста Метр Ритмовича, сидела рядом с Лигурином, который как петушок, распушил перед ней перышки. Шутил и заигрывал. Никто из учеников не знал, какие отношения были между учителем и Наташей. Она сидела, с интересом слушая Лигурина, и улыбалась. Пепойдека смотрел на них, и радовался чему-то неясному для самого себя.
Пятым учеником был сухой молодой человек по фамилии Прахманн, называвший себя третьезаветчиком. С недавнего времени он стал залезать - медленно, но верно - в душу Метр Ритмовича, и доставал его там. К тому же невозможная теория арийской крови! 'Да, это опасный человек, - решил однажды Метр Ритмович, - гитлерюгенд какой-то! И зачем ему языки?! Хорошо ещe, что как и у всех, никаких способностей...' Сам Метр Ритмович был кровей намешанных, и в теории Прахманна не имел места. Поэтому спорил с ним по любому поводу, чувствуя врага.
Но сейчас ему было хорошо в предвкушении похмелья.
Силен Бараныч на правах старшего разливал мадеру по чашкам. 'Эх, - подумал Метр Ритмович, - ведь дело-то отроков!' - наклонил свой кубок, и совершил возлияние богам, громко произнеся: 'Carpe diem!'* Все пятеро, как обезьянки, сделали то же и ждали: что дальше.
Силен Бараныч очнулся первый, и провозгласил: - Первая - чаша учителя чтения! Это понравилось Пепойдеке, и он, высказав мысль, что заложил в них основы, разлил по второй. Силен Бараныч объявил, что вторая - чаша филолога. И здесь Пепойдека не отстал, а отметил, что оснастил учеников своих знаниями. Вдруг Дима забился в барабанной истерике, но Лигурин одeрнул его и налил по третьей, которую так любил учитель.
Силен Бараныч прогремел: 'Чаша ритора!' И тут Пепойдека предложил назначить, кто о чeм хочет услышать, а он, сидя или прохаживаясь, начнeт рассуждать.
Ариец опередил всех, крикнув: 'Душа!' Метр Ритмович нахмурился, но виду не подал. Пробубнив: 'Vir bonus!'* - он поднялся и, почувствовав в ногах приятную лeгкость, помчался по континууму сознания.
- Я бы хотел начать со стиха одного умного человека. Это всем известный Эпихарм.
Силен Бараныч осмотрелся и затих. - Он сказал по-моему, очень здорово:
Мeртвым быть ничуть не страшно, Умирать - куда страшней!
- Да, я догадываюсь, как это будет по-гречески, - проверещал Лигурин.
- Не стоит перебивать греческой речью латинскую, как и латинской греческую. Итак, начал всe это в Греции Пифагор. Учeный муж утверждал, что душа есть число, потому что число важнее всего. И тогда так думали многие. Но со временем начали, как грибы, расти новые мнения. Появились утверждавшие, что душа - это часть мозга, причeм лучшая часть. Эмпедокл, не уставая, убеждал, что душа - это притекающая к сердцу кровь и не более. А Демокрит учил, что 'микрокосм' - это соединение атомов души и атомов тела, а когда тело умирает, то атомы души рассеиваются в пространстве. То есть пшик. Но за ним пришли люди, настаивавшие на другом. Зенон - нет-нет, не тот, который не мог ногами Ахилла догнать черепаху - учил о душе, как об огне, а его друзья стоики раскололись и потекли разными путями, но всегда боролись против эпикурейцев, заявлявших, что душа развеивается. И, несмотря на их бесконечный спор, мне кажется, что они не могли жить друг без друга. Это напоминает нынешних западников и славянофилов. Но вернeмся к нашим баранам! Наконец, пришло время Сократа и его учеников, которые тоже не были согласны между собою. Сократ учил, впрочем, не совсем понятно чему, но Платон глядел на это со своей колокольни. И у него получалось, что душа вечна, да ещe имеет три части: разум - в голове, гнев - в груди, и похоть - под средостением. Не знаю, насколько это убедительно, но вот Аристотель не был согласен, и определил душу как 'первую энтелехию естественного тела, потенциально обладающего жизнью'. Цитирую по памяти, но за смысл ручаюсь.
Мне же более других кажется убедительным довод на эту тему великого Аристоксена, а именно: душа есть некоторое напряжение всего тела, такое, какое в музыке называется 'гармонией'. Другими словами, душа и тело соотносятся как музыкальная гармония и лира. И я не понимаю, что в этом не понравилось Платону? Сама природа и облик тела производят различные движения души, как пение производит звуки, так говорит об этом мой любимый Марк Тулий.
Метр Ритмович остановился и, тяжело вздохнув, поднял голову. Стояла торжественная тишина, но еe можно было бы назвать и гробовой. Из стены на него смотрел черноволосый гладкий червяк с осоловевшими глазами и пеною в уголках губ. Решение созрело мгновенно.....
В это же мгновение Лигурин воскликнул: 'Браво!' и захлопал. Силен Бараныч улыбался, оглядываясь вокруг, а Дима, очнувшись, радостно стучал в такт хлопкам, топал ногами и качал головой. Прахманн нахмурился, а Наташа смотрела ласково и просто.
Пора было уходить, так как сигнализация включена не была, и милиционеры могли накрыть, а это хлопоты. Пепойдека предложил пойти выпить кофе. Все согласились. Но тут привязался Прахманн. Никто не понимал, о чeм он говорит. Не понимал и Пепойдека, но отбивался инстинктивно, из самосохранения.
- То есть вы говорите, что душа умирает? - Почему же? - заигрывал Метр Ритмович, он был уверен, что произнeс хорошую речь. - Да потому, что если вашу лиру разбить, то и гармонии неоткуда взяться! - Ну, это не так, обиженно выл Пепойдека. - А как? - А вот как! Душа бессмертна, а уж как она там бессмертна - это не наше дело. - То есть, так сказать, тьфу! - даже плюнул на политый вином пол Прахманн. - Ну, по-вашему тьфу, а по-моему... - А по-вашему тоже тьфу, - и Прахманн плюнул ещe раз. - Ну, ладно, пойдeмте лучше кофе пить. Вы, Прахманн, заладили одно, как Сократ, а мир так многообразен!
- Да, мир такой огромный, - провыл Лигурин. - Вот именно! Есть Сократ хорошо, но есть и Аристоксен. Есть Платон, но и Демокрит тоже есть. В этом и смысл - борьба и взаимодействие!
- Да, борьба-а... - Ну, вот видите! - взыграл Пепойдека. - Так у вас никакой борьбы и нет, - плюнул Прахманн. - Ну, вот и приехали. Ладно, давайте закрывать. Пепойдека выходил последним и с отвращением и сладострастием вспомнил о червяке. Он закрыл дверь, бросил ключик в карман и обернулся. Лигурин дeргал его за рукав. С двух сторон подворотни стояли подростки, напоминавшие шкафы. Сразу как-то стало ясно, что без драки не обойтись. Прахманн стоял бледный - он различал между подростками корейца, и ему было смешно. Наташа молчала, а Лигурин как бы слился с учителем. Кореец подошeл к Пепойдеке и предложил пройти поговорить. Выбора не было. Наташу обещали не трогать. 'Они!' - подумал Метр
