лет. Воспоминания юности. Почему они всегда реальнее событий зрелости? Почему Чулон, осуществив честолюбивые замыслы своей молодости, даже намного превзойдя их, не получал от этого удовольствия?
Епископ плотнее запахнул пальто, защищаясь от ледяных порывов ветра.
Здесь, среди застывших холодных вершин, что-то смутно беспокоило его. Каким-то непонятным Чулону образом горы бросали вызов теплому уюту крошечной церкви.
Там, дома, появилось еретическое движение, последователи которого заявляли, что говорят от имени Иисуса Христа. Они хотели, чтобы епископ продал церкви, а деньги раздал беднякам. Но Чулон, любивший бывать в самых суровых местах планет, понимал, что церкви служат защитой от пугающего величия Всемогущего.
Он наблюдал, как набирает силу метель.
Несколько семинаристов выбежали из трапезной и шумно поспешили к гимнастическому залу. Внезапный взрыв юной энергии пробудил Чулона от задумчивости, и он взглянул на Тазангалеса.
– Замерзли?
– Нет.
– Тогда осмотрим остальную территорию.
Здесь мало что изменилось. Неужели прошло полжизни с тех пор, как они по ночам совершали набеги на трапезную в поисках пива? Неужели прошло так много времени с тех пор, как они бегали в Блейзинвелл и невинно флиртовали с девушками, ныряли голышом в горные озера? Боже мой, он словно наяву ощутил восхитительный холод светлых струй!
Тогда это казалось таким сладким грехом.
Посыпанные гравием и слегка припорошенные снегом дорожки приятно похрустывали под ногами. Чулон и Тазангалес обогнули библиотеку. Антенна, установленная на островерхой крыше здания, медленно поворачивалась вслед за одним из орбитальных спутников. Мокрые хлопья снега слепили глаза, начали мерзнуть ноги.
Кельи монахов располагались в задней части монастырского комплекса, на безопасном расстоянии от докучливых посетителей и послушников. Дорожка кончалась у простой металлической двери. Чулон смотрел в сторону пологого склона горы, возвышающейся за аббатством. На ее гребне виднелись едва заметные на фоне грозового неба, арка, железная ограда и длинные ряды белых крестов.
Почетное место для тех, кто достиг цели.
Тазангалес уже открыл тяжелую дверь, терпеливо ожидая епископа.
– Минуточку, – сказал Чулон. Стряхивая снег с пальто, он задумчиво смотрел на гребень горы.
– Кэм, холодно.
В голосе Тазангалеса слышалось легкое раздражение, но Чулон сделал вид, что не заметил этого.
– Я вернусь через несколько минут, – наконец произнес он и, не прибавив больше ни слова, быстро зашагал вверх по склону.
Аббат выпустил ручку двери и покорно пошел за ним.
Тропинка, ведущая к кладбищу, была засыпана снегом, однако Чулон не обратил на это внимания и, наклонившись вперед, упорно взбирался вверх. Два каменных ангела с печально опущенными головами распростерли крылья, охраняя вход. Епископ прошел между ними и прочел вырезанную на арке надпись: «Тот, кто учит других, как умирать, должен знать, как жить».
Ровные ряды крестов – самый старый слева, чуть впереди – мрачной чередой уходили вверх к гребню горы, а потом вниз, по противоположному склону. На каждом начертаны имя, буквы, обозначающие гордое название Ордена и дата смерти в стандартном летоисчислении Эры Христианства.
В дальнем уголке кладбища епископ нашел могилу отца Бреннера. Бреннер был рыжим, крепким и толстым, преподавал историю Церкви в период Великого Переселения.
– Вы, конечно, знали... – произнес аббат, заметив реакцию епископа.
– Да, но получить известие о смерти человека, совсем не то, что оказаться у его могилы.
В этом последнем ряду было удручающе много знакомых имен – Филине, Мушаллах и Отикапа... Его учителя. Мушаллаха он помнил как молчаливого сумрачного человека с острым взглядом и непоколебимыми убеждениями, любившего словесные дуэли со студентами, осмеливавшимися подвергать сомнению существование Бога.
Дальше Чулон обнаружил могилы Джона Пэннела, Крэга Хоувера и других. Теперь они всего лишь прах, и никакая теология не могла ничего изменить.
Епископ с любопытством взглянул на Тазангалеса. Тот терпеливо и, по-видимому, равнодушно стоял под снегопадом, засунув руки в карманы. Понимал ли он, что значит прогулка по такому месту? Лицо аббата не выражало никакой печали. Чулон не был уверен, хотелось ли ему иметь столь крепкую веру...
Неприятное ощущение: грешник, упорствующий в своем грехе.
Некоторые надгробья насчитывали по нескольку веков. И среди похороненных под ними людей было немало таких, которым следовало отдать дань уважения. Но епископу страстно захотелось вернуться обратно. Может, потому, что погода ухудшилась, а может, ему просто не хотелось больше ничего видеть. Когда Чулон собирался уходить, его взгляд упал на одно надгробие, и что-то показалось ему странным.
Могиле сто шестьдесят стандартных лет, сравнительно немного по меркам Св. Антония. Надпись была неполной, отсутствовал знак Ордена.
