— И как поживает бедный ирландский мальчуган из Чикаго, мечтающий стать знатнейшим английским лордом? — как мне показалось, ответ его вовсе не интересовал.
— Недавно он провел месяц в Нью-Йорке. Мы все надеялись, что его приняли с той же радостью, с какой мы расстались с ним в Англии.
— Как я понимаю, он не изменился?
— Ничуть.
Шартелль одобрительно взглянул на меня и вновь кивнул.
— И название все то же?
— Да, «Даффи, Даунер и Тимз». Де-Де-Те.
— Как я слышал, процветающая организация.
— Грех жаловаться.
— Падрейк Френсис Даффи… или Поросенок, как мы его звали.
— Теперь он выращивает их, если вас это интересует.
— На него это похоже. Он стал бы выращивать поросят, чтобы доказать, что свинарник, естественно, ирландский свинарник, может стать произведением искусства.
Шартелль достал пачку «Пикийунс» и предложил мне закурить.
— Не знал, что их еще производят, — удивился я.
— Их можно купить только в табачных магазинах, где не продается ничего, кроме табака. В других они бывают крайне редко.
— Слишком крепкие.
— Я что-то замерз. Почему бы нам не пойти ко мне в отель? Я приму душ, а потом выслушаю вас, — Шартелль оглядел покинутое всеми бейсбольное поле. — Мне представляется, предложение Поросенка Даффи требует более деловой обстановки.
Шартелль занимал маленький номер в старой части «Браун Пэлис» на углу 16-й улицы и Бродвея. Окна, из которых открывался вид на горы, две дюжины книг на полке, приличный запас спиртного в баре. Создавалось впечатление, что Шартелль обосновался здесь надолго.
— Вы женаты, мистер Апшоу?
— Уже нет.
— Я как раз подумал, что такой образ жизни едва ли покажется привлекательным женатому человеку.
— Все, вероятно, зависит от того, как долго он женат.
Шартелль ухмыльнулся.
— Тут вы правы. Налейте себе что-нибудь, а я — в душ. Ведерко со льдом в холодильнике.
Я налил в бокал «Джентльмена Виргинии», бросил два кубика льда, добавил воды и отошел к окну, чтобы посмотреть, смогу ли разглядеть горы. Кое-где горели огни, но ночью Денвер выглядел точно так же, как Бирмингем, Новый Орлеан и Оклахома Сити, в которых я побывал, прежде чем нашел Клинтона Шартелля.
Он вышел из спальни в белой рубашке, галстуке в желто-зелено-черную полоску — цветах «Фузитеров Ланкашира» — темно-серых брюках и черных туфлях.
— В Денвере, как отметил кто-то из первых поселенцев, на каждый квадратный фут больше солнечного света и мерзавцев, чем в любом другом месте Соединенных Штатов. Возможно, он не ошибся. Я думаю, что Поросенок Даффи пришелся бы здесь ко двору, — Шартелль осторожно опустил в бокал ледяной кубик. — Я вижу, у вас уже налито, мистер Апшоу?
— Да, благодарю.
Он сел в кресло, пригубил виски. Издалека он выглядел на шестьдесят, пока не начинал двигаться. В досье указывалось, что ему сорок три. Вблизи, если не принимать во внимание седину, он не тянул больше чем на тридцать два — тридцать три, несмотря на широкий рот и кривой нос. Я решил, что все дело в глазах. О детских взглядах написано много чуши, но Шартелль смотрел на мир серыми глазами десятилетнего подростка, которому только что сказали, что он должен положить в банк десятидолларовую купюру, найденную им под скамейкой в парке. И хотя он знает, что другой ему не найти, он уже твердо уяснил, что больше никому и никогда не скажет о такой же находке.
— А какова ваша роль в шараде Даффи, мистер Апшоу?
— Я — один из ведущих специалистов.
— По какой части?
— Служба информации.
— Обитаете в Лондоне?
— Да.
— Стоя под душем, я думал о вашей фамилии. Вы написали серию статей о Венгрии, — он назвал газету, в которой я когда-то работал.
— Вы правы. Но это было давно.
— А теперь вы строчите для Поросенка Даффи?
