что Блумквиста надули».
– Что вы, собственно, хотите сказать? – с интересом спросил Фруде.
– Это только предположение, но я почти уверена, что его кто-то обманул.
– Почему вы так думаете?
– Вся биография Блумквиста свидетельствует о том, что он очень осторожный журналист. Все его предыдущие разоблачения были хорошо подкреплены документами. Я была в один из дней на процессе и слушала. Он не представлял никаких контраргументов и, казалось, сдался без боя. Это не в его характере. Если верить суду, то он просто сочинил историю о Веннерстрёме, не имея никаких доказательств, и опубликовал ее как некий террорист-самоубийца от журналистики – но это просто-напросто не в стиле Блумквиста.
– А что, по вашему мнению, произошло?
– Я могу только догадываться. Сам Блумквист верил в свой материал, но по ходу дела что-то произошло, и информация оказалась фальшивкой. Это, в свою очередь, означает, что он доверял источнику, а его намеренно снабдили ложной информацией – что кажется сложным и маловероятным. Альтернативный вариант – он подвергся настолько серьезной угрозе, что сдался и предпочел предстать некомпетентным идиотом, нежели принять бой. Но повторяю, это лишь предположения.
Саландер хотела продолжить отчет, но Дирк Фруде поднял руку. Он немного помолчал, постукивая пальцами по подлокотнику, а потом, поколебавшись, снова обратился к ней:
– Если бы мы наняли вас, чтобы распутать дело Веннерстрёма и добраться до правды… насколько велик шанс, что вы что-нибудь найдете?
– Трудно сказать. Может быть, там и находить-то нечего.
– Но вы согласились бы попытаться?
Она пожала плечами:
– Не мне решать. Я работаю на Драгана Арманского, и он решает, какие дела мне поручать. Потом, все зависит от того, какого рода информацию вы хотите добыть.
– Тогда скажем так… Я правильно предполагаю, что наш разговор носит конфиденциальный характер?
Арманский кивнул.
– Об этом деле мне ничего не известно, – продолжал Фруде, – но я совершенно точно знаю, что в некоторых других случаях Веннерстрём действовал бесчестно. Дело Веннерстрёма самым серьезным образом отразилось на жизни Микаэля Блумквиста, и меня интересует, есть ли в ваших предположениях рациональное зерно.
Разговор приобрел неожиданный оборот, и Арманский тотчас насторожился. Дирк Фруде предлагал «Милтон секьюрити» покопаться в уже закрытом уголовном деле, в ходе которого Микаэль Блумквист, возможно, подвергался какой-то угрозе насилия и возникал риск столкновения с империей адвокатов Веннерстрёма. При таких обстоятельствах Арманского отнюдь не прельщала мысль выпускать на дело неконтролируемую крылатую ракету по имени Лисбет Саландер.
Дело было не только в заботе о предприятии. Когда-то Саландер четко дала ему понять, что не хочет иметь в лице Арманского некоего постоянно волнующегося отчима. Заключив с ней соглашение, он остерегался выступать в такой роли, но в глубине души не переставал за нее волноваться. Иногда он ловил себя на том, что сравнивает Саландер с собственными дочерьми. Арманский считал себя хорошим отцом и никогда понапрасну не вмешивался в их личную жизнь, однако сознавал, что, если бы они жили и вели себя так, как Лисбет Саландер, он не смог бы с этим мириться.
В глубине своей хорватской – или, может быть, боснийской или армянской – души он никак не мог отделаться от убеждения, что такой образ жизни приведет Саландер к катастрофе. По его мнению, ее особенности сделали бы ее идеальной жертвой для кого-нибудь, кто захочет ей зла, и он страшился того утра, когда его разбудят известием о том, что она пострадала.
– Подобное исследование может потребовать больших затрат, – сказал Арманский, пробуя деликатно отпугнуть Фруде, чтобы прощупать, насколько серьезны его намерения.
– Мы установим потолок, – трезво заметил тот. – Я не требую невозможного, но совершенно очевидно, что ваша сотрудница, как вы сами меня заверили, компетентна.
– Саландер? – взглянул на нее Арманский, подняв бровь.
– Я сейчас ничем не занята.
– Хорошо. Но я хочу, чтобы мы договорились о формах работы. Давайте дослушаем остаток отчета.
– Остались только подробности его личной жизни. В восемьдесят шестом году он женился на Монике Абрахамссон, и в том же году у них родилась дочь Пернилла. Сейчас ей шестнадцать. Брак был непродолжительным; супруги развелись в девяносто первом. Абрахамссон снова вышла замуж, но они явно продолжают сохранять дружеские отношения. Дочь живет с матерью и встречается с Блумквистом не особенно часто.
Фруде попросил долить ему кофе из термоса и вновь обратился к Саландер:
– В самом начале вы заметили, что у всех людей есть тайны. Удалось ли вам таковые найти?
– Я имела в виду, что у каждого человека есть вещи, которые он относит к сфере личной жизни и не особенно любит выставлять напоказ. Блумквист явно пользуется успехом у женщин. У него было несколько романов и очень много кратковременных связей. Короче говоря, он ведет активную сексуальную жизнь. Однако некая персона уже на протяжении многих лет периодически возникает в его жизни, и связь эта довольно необычна.
– В каком смысле?
– У него связь с Эрикой Бергер, главным редактором «Миллениума». Она принадлежит к высшему обществу, мать – шведка, отец – бельгиец, живущий в Швеции. Бергер и Блумквист знают друг друга со времени учебы в Высшей школе журналистики и с тех пор периодически возобновляют сексуальные отношения.
– Пожалуй, это не слишком необычно, – заметил Фруде.
– Конечно нет. Но Эрика Бергер замужем за художником Грегером Бекманом – полузнаменитостью, разукрасившей общественные помещения множеством жутких картин.
– Иными словами, она ему изменяет.
– Нет. Бекман в курсе их отношений. Это menage a trios[24], которая явно устраивает всех троих. Иногда Бергер спит с Блумквистом, иногда с мужем. Какой у них там заведен порядок, я точно не знаю, но, вероятно, это явилось одной из главных причин распада брака Блумквиста с Абрахамссон.
Глава 03
Эрика Бергер удивленно подняла брови, когда под самый конец рабочего дня в редакцию вошел несомненно замерзший Микаэль Блумквист. Редакция «Миллениума» располагалась прямо на «горбушке» Гётгатан[25], на офисном этаже, непосредственно над помещениями общества «Гринпис». Арендная плата была несколько высоковата для журнала, но Эрика, Микаэль и Кристер все-таки единодушно держались за это помещение.
Эрика посмотрела на часы. Было десять минут шестого, и Стокгольм уже давно погрузился в темноту. Она ожидала, что Микаэль вернется где-то к обеду.
– Извини, – произнес он вместо приветствия, прежде чем она успела что-либо сказать. – Я как-то зациклился на приговоре, и мне ни с кем не хотелось разговаривать. Просто долго бродил и размышлял.
– Я слышала решение суда по радио. Звонила «Та, с канала ТВ-4» и хотела получить от меня комментарий.
– Что ты сказала?
– Примерно как мы и договаривались: что нам надо сперва хорошенько прочитать текст приговора, а потом уже высказываться. То есть я ничего не сказала. Но моя позиция неизменна: я считаю это ошибочной стратегией. Мы будем выглядеть слабыми и потеряем поддержку в СМИ. Вероятно, следует ожидать, что вечером что-нибудь выдадут по телевидению.
Блумквист мрачно кивнул.
