потворстве, поэтому держали ее доброту и наши уроки в тайне даже от моей матери.
Теперь она не замечала меня. Никто не обратил на меня внимания, за исключением моего кузена Диниаса, стоявшего на ступенях подле кресла Олвены. Диниас был незаконнорожденным сыном моего деда от рабыни-наложницы. Это был крупный мальчик семи лет с волосами, такими же рыжими, как у его отца, и с таким же вспыльчивым нравом. Он был довольно силен и совершенно бесстрашен и пользовался благосклонностью короля с того дня, когда в возрасте пяти лет без разрешения оседлал одного из коней своего отца — горячего гнедого трехлетку, который пронес его через весь город и сбросил, ударившись грудью об ограду. Король собственноручно выпорол Диниаса, а потом наградил кинжалом с позолоченной рукоятью. С тех пор Диниас претендовал на титул принца — по крайней мере среди остальных детей во дворце — и относился к другому бастарду, то есть ко мне, с полным презрением. Сейчас он смотрел на меня ничего не выражавшими глазами, но его левая рука — та, которую не мог видеть король — сделала оскорбительный жест, а потом безмолвно и выразительно рубанула вниз.
Я задержался в дверях; кормилица одернула на мне тунику сзади и легонько подтолкнула меня в спину между лопаток:
— Иди. Выше голову. Он тебя не съест… — И, будто опровергая свои слова, тут же загремела амулетами и забормотала молитву.
Большой зал был полон. Многих из собравшихся я знал, но было также несколько чужаков, которые, очевидно, приехали сегодня. Их предводитель сидел по правую руку от короля в окружении своей свиты. Да, это был тот самый крупный черноволосый мужчина, которого я видел на мосту. Я узнал окладистую бороду, нос, похожий на клюв хищной птицы, и могучие плечи, закутанные в алый плащ. По другую руку от короля, но не на самом возвышении, а на ступенях, ведущих к нему, стояла моя мать с двумя своими дамами. Меня порадовало, что одета она по-королевски: длинное сливочно-белое одеяние ниспадало до самого пола прямыми ровными складками, словно было выточено из свежего молодого дерева. Волосы она не заплела, и теперь они темными струями окутывали ее плечи и спину. Поверх платья был наброшен голубой плащ с медной застежкой. В ее неподвижном лице не было ни кровинки.
Меня настолько одолевали собственные страхи: жест Диниаса, безучастное лицо и потупленные глаза матери, молчание собравшихся в зале людей и гулкая пустота побитой мозаики, по которой мне предстояло пройти, — что я даже не осмелился взглянуть на своего деда. Все еще никем не замеченный, я сделал шаг вперед. Внезапно король хлопнул обеими руками по подлокотникам трона, словно ударила копытами лошадь, вскочил на ноги и яростно оттолкнул тяжелое кресло, процарапавшее дубовые доски возвышения.
— Клянусь светом! — Его лицо побагровело, и рыжеватые брови буграми сошлись над яростными голубыми глазками. Он гневно взирал сверху вниз на мою мать и так шумно втянул носом воздух, собираясь заговорить, что это было слышно у самых дверей. Тогда бородач, вставший вместе с ним, произнес что-то с незнакомым мне выговором, одновременно Камлах тронул короля за локоть и что-то шепнул ему на ухо.
Король помолчал, а затем глухо произнес:
— Как хочешь. Потом. Выведи их отсюда. — Затем, обращаясь к моей матери, он отчеканил: — Это еще не конец, Ниниана. Обещаю тебе. Шесть лет. Клянусь богом, с меня довольно! Пойдем, милорд.
Он перебросил через руку полу плаща, кивнул своему сыну, спустившись с возвышения, взял бородатого мужчину под локоть, а затем направился вместе с ним к двери. Следом прошествовала кроткая овечка, королева Олвена со своими дамами, а за ними — улыбающийся Диниас. Моя мать не сдвинулась с места. Король прошел мимо, не удостоив ее ни словом, ни взглядом. Толпа придворных разошлась в стороны, освобождая ему путь, как расступается стерня под напором плуга.
Я остался один в трех шагах от двери, выпучив глаза и не в силах сойти с места. Когда король надвинулся на меня, я очнулся и уже было повернулся, чтобы убежать в переднюю комнату, но сделал это недостаточно быстро.
Он внезапно остановился, отпустил руку Горлана и круто повернулся ко мне. Взметнулся синий плащ, хлестнув меня краем по глазу, отчего тот наполнился слезами. Моргая, чтобы не дать воли слезам, я поглядел на деда. Горлан стоял рядом. Он был моложе моего дяди Диведа. Он тоже гневался, но скрывал свои чувства, к тому же гнев его был обращен не на меня. Горлан, казалось, удивился такой задержке и спросил:
— Кто это?
— Ее сын, которому твоя милость собирался дать имя, — едко промолвил дед.
Сверкнуло золото на узорчатом обручье; огромный кулак короля взвился, а потом опустился снова, сбив меня с ног, — словно мальчишка прихлопнул муху. Мимо меня прошуршал синий плащ, потом прошагали сандалии короля, а за ними без малейшего промедления проследовали сандалии Горлана. Над моей головой прозвенел прелестный голосок склонившейся ко мне Олвены, но король гневно окликнул ее, и она, отдернув руку, поспешила за ним вместе с остальными.
Я поднялся с пола, оглядываясь в поисках Моравик, но ее нигде не было видно. Она прошла прямиком к моей матери и не видела происшедшего. Я стал протискиваться к ним сквозь толпу челяди и придворных, но прежде, чем я добрался до матери, ее безмолвные женщины окружили ее тесным кольцом, провожая из зала, — вышли они в другую, дальнюю дверь. Никто из них даже не оглянулся.
Кто-то заговорил со мной, но я не ответил. Я выбежал под колоннаду, пересек главный двор и оказался в залитом тихим солнечным светом саду.
Мой дядя Камлах нашел меня на террасе Моравик.
Лежа ничком на горячих каменных плитах, я наблюдал за ящерицей. Изо всех событий того дня это я помню ярче всего: ящерица, прижавшаяся к горячему камню в двух шагах от моего лица. Тело ее, словно отлитое из зеленоватой бронзы, неподвижно, если не считать мелко бьющегося горла. У нее были крохотные аспидные глазки и пасть цвета спелого арбуза. Длинный острый язык выскальзывал из пасти, подобно крохотному хлысту. Мелко прошуршав коготками по камню, ящерка пробежала по моему пальцу и юркнула в щель между плитами.
Я повернул голову. Ко мне через сад шел дядя Камлах.
Он поднялся по трем низким ступенькам на террасу, ступая почти неслышно в изящно зашнурованных сандалиях, и остановился, глядя на меня сверху вниз. Я не поднимал глаз. Во мху между камнями росли крохотные белые цветы, размером не больше глаз ящерицы, но каждый цветок был так же совершенен, как самая изысканная резная чаша. До сих пор я помню узор на них так хорошо, словно вырезал его собственными руками.
— Подними голову, — произнес дядя.
Я не шелохнулся. Он подошел к каменной скамье и сел лицом ко мне, расставив колени и свесив между них сцепленные руки.
— Посмотри на меня, Мерлин.
Я повиновался. Довольно долго он молча изучал меня.
— Мне все время твердили, что ты не любишь играть в шумные игры, что ты убегаешь от Диниаса, что из тебя никогда не получится воин или даже мужчина. И все-таки, когда король сбил тебя с ног тумаком, от которого любая его гончая убежала бы, поскуливая, в конуру, ты не издал ни звука и не пролил ни слезинки.
Я ничего не ответил.
— Думаю, ты совсем не такой, каким тебя считают, Мерлин.
Я по-прежнему хранил молчанье.
— Ты знаешь, зачем приехал Горлан?
Я решил, что лучше будет солгать.
— Нет.
— Он приехал просить руки твоей матери. Если бы она согласилась, ты отправился бы с ним в Малую Британию.
Я тронул один из цветков указательным пальцем. Цветок опал, как дождевик, осыпался и исчез. Я тронул еще один на пробу.
— Ты меня слушаешь? — резче обычного произнес Камлах.
— Да. Но если она ему отказала, это едва ли имеет значение. — Я поднял глаза. — Не так ли?
