Ференц Шанта.
Пятая печать.
1
Холод пробирал до костей и — редкий случай — сопровождался густым, почти непроглядным туманом.
Однако внутри, в трактирчике, было тепло, а трактирщик был в хорошем настроении:
— Ну, господа, следующая бутылка идет уже за мой счет! — объявил он, вставая из-за стола и выпрямляясь во весь свой огромный рост.
— Пусть идет, покуда ходит, — согласился круглоголовый агент по продаже книг, которого в округе по-свойски прозвали господином Швунгом {1}. Не почему-нибудь, а просто он очень быстро ходил и с такой лихостью заворачивал за угол, что упаси боже оказаться на его пути. — Пусть идет! — повторил он, вынимая носовой платок и вытирая потный лоб.
— Не лучше ли снять пальто? — обратился к нему столяр, очень высокий человек, которому, по общему мнению, в маляры бы пойти, а не в столяры, попробуй-ка при этаком росте над верстаком гнуться! На что он обычно отвечал: «Матушка за мое ремесло шестьдесят крон выложила, все приданое распродала, мне после этого ничего другого не оставалось!»
Таков был его ответ, и никто никогда не узнал, что это за шестьдесят крон и о каком приданом идет речь.
— Сниму, пожалуй! — сказал, поднимаясь, книготорговец. — Ведь на мне еще и кашне!
— Домой торопитесь! — заметил часовщик Миклош Дюрица; овдовев четыре года назад, он один воспитывал троих детей, снискав своей порядочностью всеобщее уважение. И все-таки про него ходил слух, будто не одной девчонке вскружил он голову. А девчушки все такие молоденькие, что, по выражению трактирщика, и хочется и боязно, а столяр к слову добавлял, что действовал вдовец до крайности подло — он попросту втаптывал их в грязь.
Разумеется, того, что на самом деле происходит в крохотной мастерской среди тикающих и звенящих часов, никто в точности не знал.
— Повезло телячьей грудинки достать, вот и тороплюсь домой, — объяснил Швунг-книготорговец. — Хотелось бы еще сегодня вечерком отведать…
— Тогда вы, может, и не умрете? — спросил часовщик, откинувшись на спинку стула и перебирая пальцами звенящую цепочку часов.
— Что такое?
— Я спросил — тогда вы, стало быть, не умрете?
— Когда тогда?
— Ведь вы еще сегодня вечером собираетесь грудинки отведать?
Столяр поднял руку!
— Ну, а если и умрет? Всякому приходится в свой черед умирать…
— Снова вы в философию ударились, как я погляжу, — заметил книготорговец, обращаясь к Дюрице. — Наверно, и сегодня вдоволь попакостничали?
— Что ж, всякому свое!
— Что верно, то верно! — поддакнул трактирщик, ставя принесенную бутылку на стол. — Одному на вечер грудинки подавай, другому — молоденькую грудку, коли нахальства хватит! Впрочем, мое такое мнение, что и телячью грудинку в наше время честным путем не достанешь.
— Честным, бесчестным… небось и сами бы не отказались, коли б достать умели! — возразил книготорговец, вешая пальто и кашне на вешалку. — Не отказались бы! О чем толковать. И вообще — пусть первым бросит камень тот…
— На вашем месте, — произнес Дюрица-часовщик, — я проявил бы больше любопытства: а не отведать ли и вам этого мясца, мы ведь и понятия не имеем, что это такое!
— Грудинка! — сказал столяр.
— Но какая грудинка? — спросил часовщик.
— Я только что во всеуслышание объявил — грудинка телячья, — ответил книготорговец. — В другой раз не хлопайте ушами!
Часовщик поднял брови:
— Откуда вы знаете, что телячья, а, положим, не человечья?
— Не говорите гадостей, — вмешался трактирщик, — Потерпите с вашими извращеньями до дому!
Столяр поднял бутылку: — Эва, это ведь не в сказке, малыш, как сказал поэт!
— Не отбивайте у человека аппетит, — взмолился книготорговец. — Я за это мясо Цуцор-Фогараши отдал…
— Для меня эти слова что звук пустой, все равно не пойму, что они значат.
— Разрази меня гром, — сказал трактирщик, — в этом мире все может случиться. Ежели те уже мыло из людей варят, то нас все что угодно могут жрать заставить…
Швунг, прищурив глаз, взглянул на трактирщика:
— Думайте, прежде чем говорить! До ваших мыслей мне дела нет, но такие высказывания лучше держите при себе!
— Что толку на такую ерунду время тратить, — вмешался столяр, поднимая бокал. — Выпьем, пока задаром дают, к чему мешкать. Прозит!
Все подняли бокалы. И, за исключением трактирщика, осушили их.
— Какую книгу, вы говорили, пришлось за это мясо отдать? — спросил хозяин трактира.
— Большой словарь Цуцора-Фогараши…
— А что это за штука?
— Вероятно, что-нибудь вроде лексикона, — вмешался часовщик, — где собраны слова…
— Раз словарь, то уж, наверно, в нем слова, господин умник! — заметил столяр. — Разница только в том, что это за слова. Ведь так?
— Слова венгерские, — ответил книготорговец, тотчас почувствовав себя в родной стихии, как только речь зашла о книгах. Он уже уперся локтями в стол, собираясь приступить к подробному объяснению, но тут взгляд его упал на рыжую шевелюру Дюрицы. Едва он оторвал глаза от шевелюры, как внимание его привлек нос картошкой на лице столяра. После чего книготорговец махнул рукой и сказал только:
— В общем, всякие венгерские слова!
Потом повернулся к хозяину: — У вас и в самом деле замечательное вино, коллега Бела, удивительно, как вам удалось такое раздобыть?
— Хороший трактирщик достанет, на то он и трактирщик! — заметил часовщик.
— За такие слова вам этого вина и давать бы не стоило! — ответил хозяин трактира коллега Бела. Это непривычное обращение так навсегда к нему и прилипло. Раньше, во времена прежнего хозяина, он был простым — хотя всеми любимым и уважаемым — кельнером в этом самом кабачке; это уже после кончины хозяина Бела женился на его вдове. Из него вышел весьма добропорядочный муж, жителям околотка он тоже пришелся по душе, но они так и не смогли отучиться от прежней привычки называть его попросту Белой. Вот он и стал для них «коллега Бела», всякому удобно, и никому не накладно. — А вы знаете, что это значит, когда такое вино оказывается в вашем стакане? Знаете, на что ради этого приходится идти хозяину заведения?
Общество поспешило согласиться:
— Это была просто шутка, коллега Бела, — сказал столяр. — Может ведь ваш завсегдатай позволить себе невинную шутку…
Затем он повернулся к часовщику:
— Вы не могли бы подумать, прежде чем так шутить?
