— Я с дедушкой, — робко проговорила Хену.
— Конечно, с дедушкой. Идите, верховный отец наш ждет Пенхи и его внучку Хену.
Все трое пошли направо, где находилось помещение верховного жреца. Оно было ярко освещено массивными восковыми свечами в высоких канделябрах. На небольшом бронзовом треножнике курилось легкое благовоние.
Верховный жрец встретил пришедших ласково.
— Какое прелестное дитя! — сказал он, подходя к Хену. — Как тебя зовут, маленькая красавица? — ласково спросил он, гладя курчавую головку девочки.
— Хену, — отвечала она, нисколько не сробев: старый толстяк показался ей таким добродушным дедушкой.
— А сколько тебе лет?
— Двенадцатый, а потом пойдет тринадцатый.
— Ого, как торопится расти, — рассмеялся жрец, — это пока, до семнадцати лет, а там начнет расти назад и убавлять свои года. А есть у тебя мать?
— Нет, мама умерла: она там, в городе мертвых, — печально отвечала Хену.
— А отец? — Девочка молчала; за нее ответил дед.
— Он давно в плену, святой отец, его взяли финикияне в морской битве при устьях Нила, у Просописа, и продали в рабство в Троиду.
— В Троиду! О, далеко это, далеко, на дальнем севере, — проговорил старый жрец. — Я знаю их город Трою; я был там давно с поручениями от великого фараона Сетнахта, и царь Приам принял меня милостиво. Я там долго пробыл и старика Анхиза знал, и Гекубу… А теперь, слышно, Трою разрушили кекропиды из-за какой-то женщины. О, женщины, женщины! [7]
Старик разболтался было, но скоро опомнился: ведь он верховный жрец, и притом богини-женщины…
— Бедный Приам! — сказал он как бы про себя. — Сын мой, — обратился он к младшему жрецу, приведшему к нему Пенхи с внучкой, — поди, приготовь в святилище богини.
Младший жрец вышел. Ири также удалился в соседнюю комнату, чтобы надеть на себя священную цепь и мантию.
Хену, оставшись одна с дедом, с жадным любопытством и боязнью осматривала помещение верховного жреца. Изображения божеств внушали ей суеверный страх, зато опахала из страусовых перьев, украшенные золотом и драгоценными камнями, приводили ее в восторг.
Скоро появился и Ири в полном облачении. В руке он держал блестящий бронзовый систр, который при сотрясении издавал музыкальный звук, похожий на треск цикад.
— Дитя мое, — обратился Ири к Хену, смотревшей на него большими изумленными глазами, — ты смотрела в священные очи бога Аписа?
Девочка не знала, что сказать, боясь ответить невпопад. Она посмотрела на деда.
— Отвечай же, дитя, — сказал старик. — Тогда, во время священного шествия бога Аписа ты упала перед ним на колени и видела его глаза?
— Видела.
— А что чувствовала ты, когда бог взглянул на тебя?
— Я испугалась.
— Это священный трепет — в нее вошла божественная сила, — пояснил верховный жрец. — А теперь идем. Ири взял длинный посох с золотой головкой кобчика наверху, и они вышли на двор. В темноте снова выступила голова льва, освещенная как бы изнутри фосфорическим огнем.
— Богиня благосклонно открывает тебе свое божественное лицо, — сказал жрец Хену, снова оробевшей.
Преклонив колена перед статуей матери богов, они прошли дальше и вошли в самое святилище. И там было изображение Сохет рядом с изображением Пта. От жертвенника синеватой струйкой подымался дым курения, толстые, как колонны, восковые свечи в огромных подсвечниках освещали жилище богини.
Верховный жрец, преклонившись перед божеством и опираясь на посох, правой рукой сделал движение в воздухе, потрясая систром. Раздались тихие музыкальные звуки, словно бы они исходили из огромной бронзовой головы матери богов. Голова невнятно, глухо проговорила несколько слов, которые жрец повторял за нею:
— Пта, Сохет, Монту, Озирис, Горус, Апис…
За жертвенником послышался странный звук, точно шипение змеи. И действительно, из-за жертвенника выползла большая серая змея. Увидев жреца, она свилась спиралью, и только плоская голова ее дрожала и вытягивалась, выпуская черное, раздвоенное жало-язык.
Жрец стукнул посохом, и змея поползла к Ири, к его посоху. Он еще стукнул, и пресмыкающееся, коснувшись головой посоха, обвилось вокруг него и стало спиралью подниматься вверх, к руке жреца.
— Священный уреус благоволит принять жертву из рук чистого существа, — проговорил Ири, потрясая систром.
Тогда из-за завесы, скрывавшей дверь позади жертвенника, вышел младший жрец. Он держал в руке какую-то маленькую птичку.
— Хену, чистое дитя, возьми жертву, — сказал Ири, обращаясь к девочке, которая, казалось, застыла в изумлении и ужасе.
Младший жрец передал ей птичку, которая даже не билась в руках. Змея, держась спиралью на посохе, повернула голову к птичке. Глаза пресмыкающегося сверкали.
— Дитя, отдай жертву священному уреусу, — сказал Ири.
Девочка не двигалась, она не спускала глаз со змеи.
— Пенхи, сын мой, подведи девочку, — сказал жрец старику.
Тот повиновался и подвел девочку к посоху, к самой змее. Змея потянулась к птичке.
— Пусть отдаст, — сказал жрец.
Рука Хену автоматически потянулась вперед, и змея моментально схватила птичку.
— О, дедушка! Она глотает птичку! — вся дрожа, проговорила девочка, цепляясь за старика.
— Жертва принята, — торжественно произнес верховный жрец, вставая.
Змея быстро соскользнула с посоха и уползла за жертвенник. Тогда Ири подошел к Хену и, желая ободрить ее, стал гладить и целовать ее голову.
— Испугалась, девочка? Ничего, ничего, крошка, теперь все кончилось, — говорил он нежно.
Услыхав, что все страшное кончилось, Хену несколько ободрилась.
— Теперь птичка умерла? — спросила она.
— Нет, дитя, она переселилась в божество. И ты некогда была такою же птичкой, и вот теперь боги превратили тебя в хорошенькую девочку.
— Так и меня змея съела? — спросила Хену, совсем ободрившаяся. — Кто ж меня ей отдал?
— Такая же, как ты, чистая девочка, — лукаво улыбнулся жрец. — А теперь подойди вот к этой свече, что пониже.
Хену подошла. Свеча, толстая, как ствол молоденькой пальмы, горела выше головы Хену.
— Можешь ее задуть? — спросил Ири, положив руку на плечо девочки.
— Могу, — отвечала последняя.
— Так да погаснет свеча жизни тех, чьи имена мы носим в сердце, — торжественно сказал верховный жрец. — Дуй же, дуй сильней.
У Хену были сильные, молодые легкие. Она собралась с духом, дунула, и массивное пламя свечи моментально погасло; одна светильня зачадила.
— Да свершится воля божества! — торжественно проговорил жрец. — Как чадит эта светильня, так пусть чадит постыдная память тех, чьи имена мы носим в сердце. Сын мой, подай священный серп, — обратился он к младшему жрецу.
Тот взял с жертвенника золотой серп и подал Ири. Святой отец, взяв серп, отпилил верхнюю часть загашенной свечи, длиною вершка в три, и подал Пенхи.
— Возьми этот священный воск, — сказал он, — и сделай из него то, что поведено тебе свыше: Пта, Сохет, Монту, Озириса, Горуса и Аписа. Ты слышал повеление божества?
