Я - вышел.
* * *
Переодеванья здесь в чести, равно как и маски; точно так же в этом театре с особым чувством относятся к Востоку с его непривычными для Запада философией и культурой. И постановки частенько делают на грани смешения того и другого, словно вопреки Киплингу, - вспомним хотя бы 'Нопэрапон', где переплелись две сюжетные линии: средневековой Японии и современного Харькова, театр Но и вполне узнаваемые писатели-фантасты Украины.
В 'Нопэрапоне' же, отнюдь не впервые, прозвучала еще одна очень важная для Олди тема - тема ученичества и мастерства, цены того и другого - и обесценивания оных, если... Вот о 'если' Олди и говорили, сперва в упомянутом 'Нопэрапоне', потом в 'Маге в Законе', так или иначе затрагивали тему подаренного могущества (мастерства) в 'Я возьму сам', 'Богадельне', 'Одиссее, сыне Лаэрта'. В очередной раз коснулись и в повести 'Бледность не порок, маэстро'. 'Бледность' ведь, при всей антуражной и композиционной несхожести, сильно перекликается именно с 'Нопэрапоном' - только здесь бессильный оправдать надежды мастера и отца герой делает другой выбор. Он, надевший на себя не маску, но шлем, решает пользоваться даром бога Квиринуса и после того, как отомстил убийце отца. И безликая статуя (чем не нопэрапон?!..) не одергивает дерзкого смертного, не сумевшего вовремя остановиться. Уж не потому ли, что надевая шлем, Ахилл всякий раз становился на время Квиринусом, оживлял его?
В цикле 'Песни Петера Сьлядека' тема обмена сущностями вообще звучит часто. Тот же Керим Джаммаль, по сути, становится воплощением Стагнаша Абд-аль-Рашида; в 'Балладе двойников' Жодем Лангбард и отец Игнатий 'меняются' своими характерами, и когда один предается смиренным молитвам, другой чинит зверства, - но и наоборот.
В 'Балладе двойников' в декорации западноевропейского Средневековья, если задуматься, вписана философия Востока: взаимодействия двух противоположных начал (инь-ян), суть которого раскрывается именно в существовании обеих составляющих - и гармония достигается благодаря принятию ими своей разности, отличности друг от друга. При этом изначально герои ведут себя именно так, как должны бы, исходя из западноевропейского мировоззрения. Непримиримая борьба (а не взаимодействие) добра со злом, черного с белым здесь оказывается недейственной. Ибо для того, чтобы окончательно победить зло, добро должно умереть само. И наоборот. В таких условиях эта пресловутая борьба обретает абсурдность - все равно, что Мюнхгаузен тянул бы себя за волосы из болота. Масса усилий, возрастающая плотность сопротивления и минимальный объем пользы.
Но опять же, разглагольствовать на темы мудрости и правильного выбора хорошо, сидя в полутемном зрительном зале. А постановщики снова - в который раз! - берут тебя вежливо под ручку и ведут на сцену.
Что выбрал бы в данном случае ты?
Молчишь.
* * *
По вздоху, по мысли, по стону
в тебя проникает судьба.
И будто венец многотонный
падёт на немого раба.
Ты шут в хороводе жутчайшем,
ты выбран, ты выброшен вон.
Качаются медленно чаши.
Ты - мертв, но как будто живой.
Мечтавший о родственном взгляде,
нашедший его наконец,
ты проклят, но - внутренним адом
и лишь - до скончания дней.
И чтоб ты ни сделал, двойник твой,
без радости и без стыда,
ответит плевком на молитву,
молитвой - на страстное 'Да!'
Как будто меж вами двоими
неведомые мастера
щит зеркала установили,
возможность отняв выбирать.
Кто первый, кто здесь хороводит?
Ты? он? - много ль разницы в том?!
Судьбы нерожденная двойня,
вы - куклы, вы - выдох и вдох.
И зеркало ты не обманешь.
Себе, что ль, соврать от тоски?..
Но - 'делай, что должен'! - и маску
наотмашь ударь, чтоб - в куски!..
По вздоху, по мысли, по стону
из тела уходит судьба.
И вы, разорвав обреченность,
уходите тоже.
...И только
осколки зеркал на гробах.
* * *
Уже возвращаясь в зал, слышишь за спиной легкий перебор лютневых струн - и надеешься, что Петеру Сьлядеку возвращаться к читателю будет легче, чем рыжему Одиссею Лаэртиду - к самому себе.
* * *
В этом театре лечат: словом и делом, превращая одно в другое.
Поэтому не удивляюсь, когда на сцене появляется безымянный доктор и начинает лечить безымянного же персонажа. Под их пальцами текут и принимают новые обличья вещи и люди - какое значение имеет в таком случае набор звуков, давно ставших для нас бессмысленными? Конечно, будь здесь Называла... но Называлы пока нет. По сцене скачут големчики и зверики, скучают у кулис охранники, ограда между зрительным залом и подмостками кажется вполне надежной, - смотрим. Как смотрим по телевизору очередной ужастик, поставленный по роману Стивена Кинга: 'Ну, напугай нас! (Мы-то знаем, что всё это не взаправду - пугай, не пугай').
Здесь пугать, кажется, не собираются. Вообще тем, кто за оградой, не до нас, у них свои проблемы. Один, тот, что считается пациентом, хочет домой. Другой - доктор - тоже хочет домой, но, в отличие от пациента, не знает, где находится этот дом.
Даже, кажется, еще толком не знает, чего хочет.
Он лепит лица своих пациентов; он лепит пациентов: 'Гусиные лапки' в уголках глаз: от частого смеха. Горстка искр. Затененность густых, чуть седеющих бровей. Понимание. Усталость. Тени: мудрые, темные'.
Но по эту сторону города (ямы с крокодилами!) его искусство остается невостребованным - как переложенные плесенью листы рукописи на забытом чердаке, как икебана, ребенком-беспризорником скорчившаяся на верхушке мусорного бака.
Тоска по мудрости в глазах твоего собеседника. Мечта о возможности быть собой - для других, а не только для самого себя, любимого, постылого.
Сапожник без сапог - доктор, который не способен себя исцелить. Потому что бывают болезни, от которых тебя может лечить лишь кто-то другой. Находящийся по ту сторону.
...И бывают дни, когда смена очков значит больше, чем открытие Америки Колумбом. Помнится, Адмирал в своих дневниках недвусмысленно дал понять, что одной из главных целей его плавания было достижение Рая земного, который, по его представлениям, скрыт был именно в районе Индий. Не ищет ли доктор за время от времени сменяющимися стеклами 'дивный новый мир', ускользающий от взоров остальных?
Так некоторые ходят в театр: на одни и те же постановки, По многу раз. Чтобы увидеть Спектакль, состоящий из множества разных дней его воплощения, из различий, накопившихся и придавших ему объемность.
Доктор ждет, ждешь вместе с ним ты... - жаль, ожидание может длиться вечно. К нему привыкаешь, оно становится теплым и уютным, и очки, прыгающие попеременно из очечника на нос и обратно, тоже превращаются в обыденный ритуал. Ритуал, теряющий свое истинное значение, как их уже потеряли слова, засаленные и истрепавшиеся, протягиваемые тебе вместо разменных пятаков соседом, другом, любовницей; в дензнаках и то осталось больше смысла!
Спасают только пациенты. Каждый - словно новые очки. Глядишь на них - и через них смотришь на мир по-новому. Видишь, как можно соединить несоединимое: например, Омара Хайяма и 'новорусский' фольклор.
Но ищешь все равно другое - то место, где ты бы был дома, где ты бы был собой.
