Березняк шел под уклон. Между деревьями показался просвет, открылась опушка. Громобой вышел к подножию горы: перед ним была длинная луговина, а подальше – обрывистый берег реки. Река была довольно широка, и серый, залитый водой лед на ней трещал и топорщился плитами. Со всех сторон в реку бежали потоки мутной воды. И на глазах Громобоя полуразломанный лед, еще сохраняя целыми довольно большие куски, двинулся вниз по течению, на полуночь, к далекому морю.
Это место казалось Громобою незнакомым, но он догадывался, что это должна быть та самая Ладина роща над Сварожцем, где была когда-то разбита Чаша Судеб и в которой была заключена в плен богиня Леля. Он видел это место зимней ночью, а теперь вокруг него был сияющий весенний день. Стоял громкий треск ломающегося льда, река внизу ревела и бурлила, и вода прибывала с каждым мгновением. По влажной коре берез катились светлые капли, как слезы облегчения, и ухо Громобоя разбирало еле слышные стоны корней в земле, оживающих после долгого сна. Сквозь бледную прошлогоднюю траву с юным задором прорывалась свежая, молодая, и росла прямо на глазах – ведь здесь ступали ноги самой богини Лели. Желтые первоцветы бодро встряхивали полураспустившимися головками на своих длинных зеленых ножках, лиловые глазки фиалок мигали над серой прошлогодней листвой.
Ветер посвистывал в ветвях, внизу трещал лед. Все вокруг было полно беспорядочного шума, но он звучал лучше самых сладких песен. Безмолвие заснеженных, мертвых равнин осталось позади, перед ним расстилалась жизнь, полная шума и движения, трудов и тревог, потерь и обретений; взломав оковы, жизнь вырвалась на волю и теперь, ликуя, торопилась наверстать упущенное и взахлеб обещала еще много, бесконечно много рассветов и закатов, снегопадов и капелей, первых криков младенцев и последних вздохов стариков. Сметая ровные и плоские покровы снега, потоки жизни стремились во всех мыслимых и немыслимых направлениях, сталкивались и бурлили, несли наряду с чистой водой всякий сор и грязь, смешивались и снова расходились. Источник их движения был в самой взаимосвязи и взаимодействии каждой мелочи из тех, что слагали земной мир. Громобой не мог ни объяснить, ни даже осмыслить все это, но он смотрел на тонкую, как пушинка, белую полоску коры, что трепетала на ветру возле влажного ствола березы, и знал, что и это – очень важно, что и эта пушинка участвует в потоке сил, которые связывают мир воедино и дают ему жизнь.
Глядя на все это, Громобой старался прийти в себя. А это было нелегко: уж слишком долгий путь он прошел от себя самого, прежнего, чтобы прийти в эту весеннюю рощу. У него было странное чувство, будто он целый год летал, а теперь вдруг снова ощутил твердую землю под ногами и тяжесть собственного тела. Те потоки нечеловеческих сил, что наполняли его кровь, теперь схлынули, потому что выполнили свое предназначение. Божество покинуло его, и он вернулся к себе. В памяти всплывали образы какого-то дома, каких-то улиц, людей, которых он отлично знал. Рослая женщина с суровым лицом и красными стеклянными бусинками в вышивке повоя надо лбом… «Рада бы курица нейти, да за крыло волокут…» Плотный пожилой мужчина с рыжеватой бородой, с прищуренным левым глазом… Тот, кого он когда-то звал… отцом… Этого мужика, а вовсе не Перуна с молниями в черной грозовой бороде… С каждым мгновением образ Перуна уходил все дальше, а кузнец Вестим казался ближе. Громобой уже вспомнил имена своих земных родителей, вспомнил Кузнечный конец, и соседей, и товарищей, и угол Велесовой улицы с пустырем, где затевались игрища и гулянки, где стояли, бывало, стайками девушки с разноцветными лентами в косах. Это – Прямичев, стольный город земли дремичей. Он очень далеко, но он есть на свете. И в него теперь можно вернуться.
Громобой вспоминал лица, имена, и вдруг из воображаемой толпы выдвинулось одно лицо – и он застыл, не понимая, к каким мирам его отнести. Лицо девушки с золотыми глазами, с белой кожей без веснушек, с тонкими рыжеватыми бровями, с рыжими косами, из которых две были закручены в баранки на ушах, а третья спущена по спине… Она была хороша, как богиня, но ее золотые глаза смотрели прямо в его сердце, лицо дышало любовью, она казалась так близка, как не может быть близка к смертному человеку Солнцева Дева… Дарована…
Он вспомнил имя, и кровь побежала быстрее. Он вспомнил разом все, что было с ней связано: их первую встречу, и поединок над Храм-Озером, и даже ее голос, вызвавший его из Золотого Леса на осенний перекресток дорог. Весь этот долгий путь был для него освещен ее светлым, солнечным лицом, согрет надеждой на ее любовь. И теперь он завоевал свое счастье. Только где она теперь?
– И верно, сын мой, пришло время, – сказал голос позади него.
Обернувшись, Громобой увидел женщину с рогатым повоем на голове. Она была высокой, крепкой, и лицо ее было лицом Ракиты, жены кузнеца Вестима. Она не рожала его, но он звал ее матерью, потому что другой матери у него не было. Однако сейчас в ее чертах были уверенность и добрая властность, а в глазах – мудрость многих-многих матерей. Перед ним была богиня, Мать Всего Сущего. Но Громобой не был смущен этой встречей. Он снова стал посадским кузнецом, но теперь он знал Перуна в себе, и никогда уже он не забудет того, что узнал.
– Все ты сделал, что было тебе завещано, теперь можешь и о себе подумать, – сказала Богиня-Мать. – Осколок не потерял, Гром Громович?
– Что? – Громобой не сразу понял, о чем она говорит, но вдруг заметил в руках у богини ту глиняную чашку с обломанными краями, что попалась ему в Мертвом Источнике. – А, да!
Вспомнив, он сунул руку за пазуху и бросил в подставленную чашу глиняный осколок со знаком червеня, найденный в другой, небесной Ладиной роще. Единственный, которого недоставало, – осколки зимы, весны и осени уже были там, и на каждом ослепительным огненным светом сиял священный знак. И едва последний, двенадцатый, присоединился к ним, как тут же в руках Макоши оказалась целая чаша. Это совершилось так просто, без видимых усилий, без заклинаний… но Громобой и не ждал ничего особенного. Внутренние токи сложили и срастили разбитую чашу, когда оказался восстановлен сам великий годовой круг. А для того чтобы восстановленным оказался годовой круг, сам Громобой приложил достаточно усилий.
И так же, сами собой, в этот миг сложились из осколков гадательные чаши по всему говорлинскому свету – и в Велесовом святилище Прямичева, и в Озерном Храме Глиногора, и в ларце Загоши, ведуньи из городка Убора на реке Турье. И это было единственным, что сделалось само собой.
Пояс из двенадцати священных знаков сиял на широкой горловине Чаши Годового Круга, как ожерелье; травень вел за собой кресень, серпень – листопад, а студен переходил в просинец, начиная все с начала, – этот круг зачаровывал своей простотой и вместе с тем вселенской силой, и у Громобоя захватило дух. Именно сейчас, с чашей в руках, Макошь так напоминала свои собственные идолы, расставленные по всем говорлинским землям, что Громобой вдруг ясно осознал – он стоит рядом с богиней, вершащей человеческие судьбы.
– Ты мне мою чашу вернул, а я тебе за это судьбу скажу! – проговорила Макошь и улыбнулась. – Ну-ка, опусти руку да достань, про что забыл.
– Что?
– Достань, говорю, что забыл. Судьбу свою достань! – Макошь протянула ему чашу.
Громобой хмыкнул: это напоминало новогодние девичьи гадания, которые чаще обманывают, чем бывают верны, – но спорить с богиней не стал и опустил руку в чашу. И тут же ему попалось что-то маленькое, гладкое и теплое. Вытащив это наружу, Громобой увидел золотое кольцо, блестящее, с пояском из тех же священных знаков двенадцати месяцев, что и на чаше. И вспомнил – это же кольцо Небесного Огня! То самое, что он раздобыл в Стрибожине, носил на мизинце и уронил в чашу вместе с осколком. И правда – совсем про него забыл!
– Ну, кому вынется, тому сбудется, кому сбудется – не минуется! – нараспев проговорила Макошь. – Вынулось тебе колечко, значит, к свадьбе дело идет. Тут уж судьба не обманет. Ты ей послужил, теперь она тебе отслужит.
– Где же невеста моя? – торопливо спросил Громобой, почти с ужасом прикидывая, как далеко могли занести Даровану вращения миров. – Где мне найти ее, мать?
– Пойдем! – Макошь поманила его за собой. – Теперь твоя она, Золотая Лебедь. За колечком ты далеко ходил, а теперь колечко тебе издалека невесту раздобудет. Что твое, то долго ищешь, зато после не потеряешь. Пойдем.
Макошь провела его по опушке рощи и остановилась возле тонкого деревца. Громобой сначала с удивлением посмотрел на молодую липку, а потом вздрогнул. Он уже видел это тонкое деревце, тянущее к нему ветки, как руки, молящие о помощи. Видел… там, на серой осенней равнине, где впервые встал лицом к лицу со своим противником… Это деревце было там, но тогда он не понял, что это значит. Он не знал, куда
