7. В городе Копенгагене
8. Во славу короля!
Была та смутная пора,
Когда Россия молодая,
В бореньях силы напрягая,
Мужала с гением Петра...
Суровый был в науке славы
Ей дан учитель: не один
Урок нежданный и кровавый
Задал ей шведский паладин.
Но в искушеньях долгой кары,
Перетерпев судеб удары,
Окрепла Русь. Так тяжкий млат,
Дробя стекло, кует булат.
Пушкин
Твердость в предприятиях,
неутомимость в исполнении суть
качества, отличающие народ
российский. И если бы место было
здесь на рассуждения, то бы показать
можно было, что предприимчивость и
ненарушимость в последовании
предприятого есть и была первою
причиною к успехам россиян: ибо при
самой тяготе ига чужестранного сии
качества в них не воздремали. О
народ, к величию и славе рожденный,
если они обращены в тебе будут на
снискание всего того, что соделать
может блаженство общественное!
Радищев
ПРОЛОГ
Я видел море, я измерил
Очами жадными его;
Я силы духа моего
Перед лицом его поверил.
Полежаев
Весной 1688 года, к Егорью-вешнему, что праздновался на Руси в конце апреля, двинские полые, разливные воды уже успели вынести весь речной лед в Белое море. Тотчас же задули ровные теплые ветры, разогнали низкие тучи, выглянуло солнце, заиграло на воде, на мокрых серебристых стволах берез, на куполах церкви Сретенья в Николо-Корельском монастыре, что издавна стоит над Никольским устьем Северной Двины.
Под теплыми сырыми ветрами лопались березовые почки, наливались соками листы ивняка; двинские луга день ото дня все обильнее заливало густозелеными травами.
На Иоанна Богослова, в погожее утро, прибрежной дорогой из монастыря в город Архангельск проскакал всадник - за служниками обители, промышленниками и рыбаками, морского дела старателями, нанятыми монастырским келарем для дальнего плавания на Новую Землю - на Матку. Еще зимою служники получили от монастыря по мешку хлеба, крупы, соли, уксусу, масла да деньгами по пять алтын на душу. Нынче наступало время расплаты.
Отгуляв в Архангельске два прощальных дня, морского дела старатели, под вой и причитания баб, большой ватагой человек в полета отправились править службу. Сзади, чтобы кто не сбежал дорогою, ехали на конях два монаха с длинными плетями, зорко поглядывали на шагающих с песней поморов. Народ постарше шел степенно, с посошками, закинув за спину берестяные коробы со снедью. Молодые перешучивались, дразнили монахов, прикидываясь, что убегают...
В попутных деревеньках артель отдыхала неподолгу, толковала с мужиками, смолившими по берегам свои лодьи и карбасы, о пути на Новую Землю, о тамошних промыслах, о том, как бить моржа. Мужики рассказывали были и небылицы о монастырских лодьях, что изготовил к спуску лодейный мастер Тимофей Кочнев, по кличке Редька. Одни говорили, что лодьи трехмачтовые, тысяч на десять пудов, другие божились, что поболее, третьи рассказывали, что поведет всю ватагу в море нынче не дед Мокий, а другой кормщик, из молодых, кто - доподлинно неизвестно.
У белых стен обители, возле ворот, служников встретил монастырский келарь отец Агафоник, с ним стояли старик кормщик Мокий и маленький жилистый Кочнев. Служники оборвали песню, поклонились. Поклонился и Агафоник. Знал: поморы спину гнуть не любят, на поклон отвечай поклоном; коли не ответишь чинно, с уважением - пеняй на себя.
- По-здорову ли дошли, детушки? - спросил дед Мокий, радостно оглядывая статных, плечистых рыбаков, многих из которых он знал еще ребятишками-зуйками.
- Дошли - ничего! - сильным и низким голосом ответил за всех молодой кормщик Рябов. - Ты-то здоров ли, дединька?
Мокий снизу вверх посмотрел на Рябова, улыбаясь покачал простоволосой сивой головой.
- Чего качаешь? - тоже улыбаясь спросил кормщик. - Али чем не угодил, дединька?
- Здоров же ты, внучек, - любуясь молодым кормщиком, произнес Мокий. Ишь, здоров! Сиротою, на тресочке да на хлебушке, а как взошел. Вон вымахал, что сосна мачтовая...
Он обернулся к Агафонику, сказал ему со значением:
- Об нем и говорено было давеча, отец келарь. С малолетства в море, хоть и молодешенек, а всего хлебнул, компас знает, по звездам хаживал, артель за ним куда хочешь пойдет...
Агафоник кивнул, велел народу сложить котомки и идти на работу. В монастыре служников даром не кормили...
К вечеру из ворот монастыря вышел игумен в облачении, сопровождаемый братией. Монахи шли попарно, опустив головы в клобуках. Сладко запахло ладаном. Игумен кропил суда, назначенные к спуску, святой водой, позвякивал кадилом, монахи пели сытыми голосами. Морского дела старатели в белых чистых рубахах, в сапогах, бахилах, усталые за день, стояли поодаль, позевывали. Подручный мастера Кочнева - дядя Ермил, чернобородый, всклокоченный, измазанный смолою мужик, - негромко жаловался Рябову:
- Монастырю служить - помереть легче. Казны полны амбары, а они всё скупятся. Корелин Иван Кононович четыре дня с ними ругался! Кочнев вовсе извелся с ними, с живоглотами. Говоришь Агафонику, черту злому, что-де для океанского хода суда, на Грумант идти, на Матку, на другие дальние земли; большой-де прибыток обители будет, - не слушает! За каждый железный гвоздь душу вытрясет. На эдаких лодьях сколь вы одного рыбьего зуба монастырю привезете...
- Не им в море идти! - сказал кормщик. - Им на бережку сидеть, богу молиться.
Молебен кончился, Ермил побежал к мастеру Кочневу, понес ему топор на длинном топорище - выбивать подпоры. Лодьи, назначенные к спуску, без мачт и без оснастки, стояли на городках из бревен у самой воды на пологом берегу Двины. Чреватые, просмоленные огромные днища словно просились, чтобы скрыли их в море.
- И то пора! - сказал дед Мокий. - Лодьи Тимофей добрые выстроил, река в заливной воде убывать начала, самое время к спуску. Оснастим, да и пойдешь, Иван Савватеич, в море; люди говорят, от льда очистилось, живет наше морюшко...
Кочнев взял у Ермила топор, поплевал на ладони, вздохнул. Оба - мастер и подручный - вместе подняли топоры, в лад ударили по бревнам, подпирающим корму судна. Лодья качнулась на огромных, смазанных ворванью, деревянных полозьях, поползла кормою к воде. Морского дела старатели затаив дыхание, без шапок, смотрели, ладно ли спускается судно. Ловко спущено - жить год без горя. А случись что при спуске - готовься к беде.
- Ладно закачалась! - сказал дед Мокий. - Добрый тебе путь будет, кормщик!
Едва спустили первую лодью, как плотники начали поднимать на ней мачту. За первой спустили еще - двухмачтовую, за ней - третью. Над рекою вперебор, весело застучали топоры, еще многое надо было доделать на плаву. Пригнанные из города служники вместе с монастырскими плотниками работали белыми ночами, не только днем. Тимофей Кочнев, исхудавший, с бороденкой торчком, сухой, жилистый, быстрый, сам снастил суда, ругался с келарем Агафоником, грозил ему, что вот-де приедет от Москвы Иван Кононович,
