МАРАТОВ. Только вспомнить.
ЮРОВСКИЙ. Даже если ты сумасшедший — постарайся понять: она... все они — мертвы, чудес не бывает.
МАРАТОВ. Конечно... Конечно... А я ничего не прошу... Только ответь мне по порядку на вопросы... и все! И все.
ЮРОВСКИЙ. Как ты жалок, бывший товарищ
МАРАТОВ. ...Ну хорошо. Только найди таблетку — мне очень больно!
МАРАТОВ надевает очки, нелепо ползает по полу — находит, отдает ЮРОВСКОМУ. Торопливо наливает воду в стакан. ЮРОВСКИЙ глотает таблетку, жадно пьет.
МАРАТОВ. Итак, по порядку. Я услышал электрические звонки и вышел на улицу. Там стоял приехавший грузовик со включенным мотором. А звонки все звенели... Звонки! Электрические звонки! Я сел в автомобиль и отправился на вокзал. Ты?
ЮРОВСКИЙ. Я пошел будить доктора. Он не спал — писал письмо... Так оно недописанным и осталось.
МАРАТОВ. Пожалуйста, дальше. Юровский (начинает нехотя, но с каждым словом все более воодушевляется. Видно, он рассказывал это много раз, но рассказ и сейчас вдохновляет его). Я сказал Боткину: ночь будет опасная, город обстреливает артиллерия — надо спуститься в подвал... Он пошел их будить. Я по-прежнему не выключал электрические звонки.
МАРАТОВ. Для атмосферы — для ужаса, да? Я и сейчас их слышу — звонки! Звонки!
ЮРОВСКИЙ. Доктор, видимо, легко их поднял. Прошло не более получаса — они появились одетые. Я думаю, радостно одевались: белые освободители совсем рядом. Мы с заместителем моим Никулиным их повели...
МАРАТОВ. В ту комнату.
ЮРОВСКИЙ. В ту комнату. Длинная была процессия: семья, слуги, доктор. Николай нес отпрыска. Помню, оба были в гимнастерках и в военных фуражках. Ты помнишь — комната совершенно пустая была... Только стул мы поставили для царицы — у нее ноги больные. Царица села и для мальчика стул потребовала. Что ж, говорю, принесите — видно, умереть он хочет на стуле... Красивый был мальчик... Остальных я выстроил
МАРАТОВ. Как... выстроил?
ЮРОВСКИЙ (усмехнулся). В ряд. Спокойным голосом говорю: «Пожалуйста, вы станьте сюда, а вы сюда... вот так». Помню, служанка — высокого роста женщина... с ней рядом встала Анастасия. (Усмехнулся.) У служанки была в руках подушка Маленькие подушечки были принесены дочерьми, одну положили на сиденье стула Алексею... другую — на стул самой... Николай сначала встал за сыном, но я перевел его в первый ряд рядом с мальчиком. Потом их подравнял — все так же спокойным голосом.
МАРАТОВ. А почему... Зачем они согласились строиться?
ЮРОВСКИЙ (задыхается от беззвучного смеха.) Моя выдумка! Помнишь последнюю обедницу... Я тогда все и придумал... И когда они вошли в подвал, сказал Николаю: «После бегства вашего брата из Перми»... как у него глазки-то загорелись... не знал, что их императорское высочество, братец его, засыпанный ветками, с месяц как в яме пребывает... «слухи, говорю, в Москве нехорошие, что сбежала вся ваша семья. Посему я хочу всех сфотографировать. И отослать снимки в Москву, чтоб успокоить» А накануне как бы невзначай, я сказал, что фотографом работал до революции. Так что они поверили.
МАРАТОВ. Ты действительно был очень хороший фотограф. Наверное, и фотоаппарат вынес для убедительности?
ЮРОВСКИЙ. Вместо фотоаппарата... как только они построились — вошла команда.
МАРАТОВ. И что же — фотоаппарат не выносил?
ЮРОВСКИЙ. Да, откуда ему взяться?
МАРАТОВ. Ну зачем — неправду... Ведь мы договорились! Ну не надо! Помнишь, тетрадь, в которую караул записывал все происшествия во время дежурств? Тебе каждый вечер ее приносили. Ты надевал очки и с важностью читал. Она сохранилась, и я ее прочел. Там есть запись. «20 июня. Просьба Николая Романова, бывшего царя, дать ему работы — вычистить мусор из сада, пилить или колоть дрова...»
ЮРОВСКИЙ. Удовлетворили. И при чем тут фотоаппарат?
Маратов (будто не слыша). Действительно, забавная запись Он погибал взаперти, он обожал прогулки... и еще — у него был вульгарный геморрой. Хорошо, что эту запись ты помнишь, потому что прямо под ней я прочел другую: «II июля... (всего за пять дней — до) Татьяна и Мария просили фотографический аппарат, в чем, конечно же, им было отказано комендантом».
ЮРОВСКИЙ. Да... забыл.
МАРАТОВ. Уж ты не забывай — очень прошу. В доме был фотоаппарат «Кодак». Тот самый, конфискованный у царицы, когда впервые она вошла в Ипатьевский дом. При мне его конфисковали. А потом я видел его у тебя в комендантской — в столе лежал у бывшего фотографа Якова Юровского.
ЮРОВСКИЙ. Ну и что?
МАРАТОВ. И вот я думаю: мог ли бывший фотограф в «величайший миг Революции» — так ты называл этот день — им не воспользоваться?
ЮРОВСКИЙ. Грешным делом была мысль... «щелкнуть» их перед... Но ситуация была нервная.
МАРАТОВ. Нет, понимаю, почему ты не снял их — перед... Но после?
ЮРОВСКИЙ. Я не снял и после.
МАРАТОВ. Но почему? Ведь было важно снять расстрелянную семью... На случай самозванства хотя бы. Вот сейчас, когда появилась эта Анастасия...
Юровский (кричит.) Послушай, идиот, погибли все!
МАРАТОВ. А ты бы фотографию и предъявил вместо глупого крика.
ЮРОВСКИЙ. Там света было мало, когда постреляли. И обстановка была близкой к сумасшествию...
МАРАТОВ. Ну хорошо... ну ладно.
ЮРОВСКИЙ. Когда они приготовились фотографироваться, я позвал команду. Команда толпилась в широких двустворчатых дверях. Мы с Никулиным стояли по обе стороны двери. Стало вдруг тихо... только во дворе шумела машина... работал мотор.
МАРАТОВ. Да... да...
ЮРОВСКИЙ. Я потерял Постановление о расстреле... вынул просто пустую бумажку и прочел: «Ввиду того, что ваши родственники продолжают наступление на Советскую Россию, мы постановили вас расстрелять». И вновь была тишина — но какая! Николай переспросил: «Что? Что?»
МАРАТОВ. Пожалуйста, дальше.
ЮРОВСКИЙ. Читаю вторично... Я хотел посмотреть, как он встретит смерть. И как эта гордая самодовольная немка...
МАРАТОВ. Как же он встретил смерть?
ЮРОВСКИЙ. Он больше ничего не произнес, молча повернулся к семье, другие произнесли несколько бессвязных восклицаний, все это длилось несколько секунд.
МАРАТОВ. Второй раз — неправда... А ведь — таблеточку съел. Ермаков рассказал...
ЮРОВСКИЙ. И с ним ты поговорил!
МАРАТОВ. Со всеми поговорил. Ты — последний. Царь тихо сказал: «Не ведают, что творят... прости их, Господи». Не придумать Ермакову эту фразу — убийца он и безбожник. Дальше, пожалуйста, дальше, товарищ Яков.
ЮРОВСКИЙ. Ну и сразу — я рывком свой кольт. Царица и Ольга попытались осенить себя крестным знамением, но не успели. Началась стрельба.
МАРАТОВ. И как же вы не перестреляли друг друга в крошечной комнатке?
ЮРОВСКИЙ. И это я придумал: команда толпилась в раскрытой двери, три ряда стреляющих из револьверов. Причем второй и третий ряды стреляли через плечи впереди стоящих. Руки, руки с палящими револьверами — вот и все, что видели Романовы...
МАРАТОВ. И метались в этой клетке...
ЮРОВСКИЙ. А команда все палила из двустворчатой двери, обжигая огнем выстрелов стоящих впереди... Царя пристрелили сразу.
МАРАТОВ. Еще бы! Стреляли в него все!
