ЮРОВСКИЙ. Но надеюсь, я был первый. Он с силой грохнулся навзничь — и фуражка в угол покатилась... Александру, лакея, повара, доктора тоже сразу — первым залпом. Но с дочерьми пришлось повозиться. Да ты ведь знаешь!
МАРАТОВ (кричит). Прошу! Дальше!
ЮРОВСКИЙ. Пули отскакивали от них. И как град прыгали по комнате. Мы тогда не знали почему... Отскакивают — и все! Помню, две младшие, прижавшись к стенке, сидят на корточках, закрыв головы руками. И пули отлетают от них... И — по комнате. А тут еще горничная мечется с визгом. И закрывается подушкой, и пуля за пулей мы всаживали в эту подушку... И Алексей получил одиннадцать пуль и все жил... И Никулин палил в него, палил... Он израсходовал целую обойму патронов.
МАРАТОВ. А почему... почему так?
ЮРОВСКИЙ. Ты же знаешь! На девушках были корсеты с бриллиантами... Она вшила туда драгоценности, видимо, на случай побега. Это было как броня. Бронированные девицы.
МАРАТОВ. Я не про девушек — про мальчика.
ЮРОВСКИЙ. Тоже странная живучесть.
МАРАТОВ. И как ее объяснишь?
ЮРОВСКИЙ. Слабое владение оружием моим помощником Никулиным. И, наверное, нервность... эта возня с дочерями.
МАРАТОВ. Да, не сбился. Это твое объяснение я прочел в Музее Революции... куда ты передал свое историческое оружие.
ЮРОВСКИЙ. И это читал?
МАРАТОВ. Но мне так объяснять нельзя. Ведь Никулин у меня работал — в ЧК. И отлично владел оружием. Впрочем, застрелить с трех метров сидящего на стуле мальчика — для этого не надо умения... И нервность тут вряд ли помешает. Так почему же?
ЮРОВСКИЙ. Не знаю! Помню, я шагнул в дым и двумя выстрелами покончил с живучестью Алексея... Наконец все одиннадцать на полу лежали — еле видные в пороховом дыму. Я велел прекратить стрельбу... Дым заслонял электрический свет. Раскрыли двери комнаты, чтобы дым рассеялся... Начали забирать трупы. Переворачивали, проверяли пульсы. Надо было побыстрее выносить. Пока над городом ночь. Несли в грузовик на носилках, сделанных из простынь, натянутых на оглобли... Их взяли, помню, от стоящих во дворе саней. (Замолчал.)
МАРАТОВ. И все?
Молчание.
Я за тебя расскажу. Начали выносить. В широкой супружеской простыне первым выносили царя. Отца семейства выносили. Потом понесли дочерей. Когда положили на носилки одну из них — она вдруг села. Закрыла лицо руками, зарыдала. Она была живой. Очнулся на стуле и Алексей... с которым ты покончил! Оказался только ранен... И когда зашевелились остальные сестры, ужас охватил команду. Вам показалось: само небо против вас.
ЮРОВСКИЙ. Ты прав — было страшно. Мы еще тогда не знали, что они бронированные. Но Ермаков не сплоховал: взял штык. Правда, когда он начал колоть первую из девиц, штык долго не мог пробить корсаж. И тут даже он испугался. Но победил страх.
МАРАТОВ. Доколол! Ожидание счастья... Царское Село... девичьи мечты — все кончалось в нестерпимой боли под пьяное пыхтенье бывшего каторжника Петьки Ермакова.
ЮРОВСКИЙ. Всех, всех доколол. Потом наверх пошел в их комнату и кровь их наволочкой с рук вытер.
МАРАТОВ. Итак, живы оказались? И Ермакову пришлось докалывать... А ведь ты сказал: проверяли пульсы?
ЮРОВСКИЙ. Да, тогда маленько ошиблись.
МАРАТОВ. Конечно! И какая могла быть проверка в этом ужасе — в дыму, среди лужиц крови, после отскакивающих пуль... Вы только одного хотели: закончить и похоронить.
ЮРОВСКИЙ. К чему клонишь?
МАРАТОВ. Так что и Ермаков мог добить не всех в этом безумии. А если к тому же кто-то был без сознания? И вы его уложили в грузовик вместе с мертвецами?
Юровский молчит.
Я давно мучаюсь и думаю: в грузовике могли быть недострелянные.
ЮРОВСКИЙ. Ты сумасшедший.
МАРАТОВ. Справедливо. Жаль только, что единственно нормальный — это сумасшедший я. Прошу тебя — дальше.
ЮРОВСКИЙ. Потом мы привезли трупы к безымянной шахте... Когда-то там искали золото... Это была наполненная водой яма посреди непроходимого леса. Здесь решили хоронить.
МАРАТОВ. Много пропускаешь... но я согласен. Привезли. Солнышко вышло — Романовы у шахты лежат. Ты уже совсем успокоился, наверное, даже позавтракал на пенечке яйцами, которые накануне для мальчика из монастыря привезли. Любили их в монастыре, еду носили. Помню, как ты обрадовался этой еде и тотчас позаботился с собой ее взять. И вот я думаю: мог ли фотограф Юровский не позаботиться — и не взять с собой царицыну камеру?
Молчание.
Конечно, не мог. И потому, не скрою, долго искал эту фотографию. Она мне по ночам снилась!
ЮРОВСКИЙ. Но не нашел. Ее нет.
МАРАТОВ. Совершенная правда. И мне оставалось только понять: почему ее нет. И вот тут помогла твоя Записка.
Молчание.
Ты пишешь: «Хотели сжечь Алексея и Александру Федоровну, но по ошибке вместо последней сожгли служанку... Тем временем вырыли братскую могилу для остальных девяти... И здесь начинается главная непонятность. Ведь от тебя требовалось совсем другое: тело Николая должно было исчезнуть! Останки царя могли стать священной реликвией для наших врагов. Так почему же ты не сжигаешь его? А вместо этого — Алексея и служанку? Ведь у тебя нет времени для экспериментов — и нет в достатке ни дров, ни бензина... Почему?
ЮРОВСКИЙ. Не помню... Уже не помню. И мне больно.
МАРАТОВ. Тоже ответ... И интересно: двое других свидетелей, твоих друзей, описавших захоронение, пишут: один — «сожгли Анастасию и Алексея', другой — „доктора Боткина“...
ЮРОВСКИЙ. Забыли они.
МАРАТОВ. Странно, правда? Казалось, после этой ужасной процедуры до смертного часа все запомнишь. И страшный запах горящего мяса. Если только...
ЮРОВСКИЙ. Ты что?
МАРАТОВ (засмеялся). Оно на самом деле было — это сожжение!
Молчание
Ты пишешь. «Все дочери имели на шее ладанки с изображением Распутина и его молитвой». А Алексей — мог ли он не иметь?
ЮРОВСКИЙ. Я просто забыл.
МАРАТОВ. Опять — забыл. Хорошо. Но вот то чего ты забыть ну никак не мог. Ты пишешь: «На трех дочерях были надеты особые корсеты с бриллиантами». А четвертая дочь — что ж не имела? Ведь царица каждой дала — на случай побега. И, наконец, Алексей. Ты сам описал его странную живучесть... Неумение чекиста Никулина владеть оружием мы с тобой уже исключили. Значит? Да, конечно, — мальчик тоже был защищен бриллиантами! Где они? Тут забыть ты не мог. Ошибки могут быть по любому поводу — но не насчет драгоценностей, столь нужных мировой Революции! Итак, где бриллианты Алексея и одной из княжон?
ЮРОВСКИЙ. Жалкий предатель! Ты думаешь, я мог...
МАРАТОВ. Никогда! Ты воистину предан Революции. Нашей горькой Революции. Ты скорее бы умер, чем взял. Нет, нет... твоя корысть тут исключается... Но тогда почему? Не можешь ответить. Нету ответа. Точнее, есть — только один. Ты попросту их не видел.
ЮРОВСКИЙ. Кого?
