разных гимнастических движений для сохранения равновесия. Комната не кружится, ничто в ней не качается и ничто в ней не 'принайтовлено'**. Окна большие, а не маленький, наглухо задраенный (закрытый) иллюминатор***, обмываемый пенистой волной. Как хорошо в этой столовой и как неудержимо хотелось в такие минуты 'трепки' очутиться там!
______________
* Бак - передняя часть судна.
** Принайтовить - привязать.
*** Иллюминатор - небольшое окно в каюте из очень толстого стекла.
II
Когда Володя пришел домой, все домашние были в гостиной.
Мать его, высокая и полная женщина, почти старушка, с нежным и кротким лицом, сохранившим еще следы былой красоты, в сбившемся, по обыкновению, чуть-чуть набок черном кружевном чепце, прикрывавшем темные, начинавшие серебриться волосы, как-то особенно горячо и порывисто обняла сына после того, как он поцеловал эту милую белую руку с красивыми длинными пальцами, на одном из которых блестели два обручальных кольца. Она, видимо, была расстроена, и ее большие бархатистые черные глаза были красны от слез. Хорошенькая Маруся, брюнетка лет двадцати, с роскошными косами, обыкновенно веселая и светлая, как вешнее утро, была сегодня грустна и задумчива. Костя, долговязый и неуклюжий подросток в гимназической куртке, с торчащими вихрами, глядел на брата с каким-то боязливым почтением и в то же время с грустью. А старая няня Матрена, уже успевшая обнять и пожалеть своего любимца в прихожей, стояла у дверей простоволосая, понурая и печальная, с любовно устремленными на Володю маленькими слезящимися глазками.
Одно только лицо в гостиной совсем не имело скорбного вида - напротив, скорее веселый и довольный.
Это был дядюшка-адмирал, старший брат покойного Ашанина, верный друг и пестун, и главная поддержка семьи брата - маленький, низенький, совсем сухонький старичок с гладко выбритым морщинистым лицом, коротко остриженными усами щетинкой и небольшими, необыкновенно еще живыми и пронзительными глазами, глубоко сидящими в своих впадинах. Его остроконечная голова, схожая с грушей, казалась еще острее от старинной прически, которую он носил в виде возвышавшегося, словно петуший гребешок, кока над большим открытым лбом. Он был в стареньком, потертом, но замечательно опрятном сюртуке, застегнутом, по тогдашней форме, на все пуговицы, - с двумя черными двуглавыми орлами*, вышитыми на золотых погонах. Большой крест Георгия третьей степени, полученный за Севастополь, белел на шее, другой - Георгий четвертой степени, маленький, за восемнадцать морских кампаний - в петлице.
______________
* Два орла означают второй адмиральский чин - чин вице-адмирала.
Заложив обе руки назад и несколько горбя, по привычке моряков, спину, он ходил взад и вперед по гостиной легкой и быстрой походкой, удивительной в этом 65-летнем старике. Во всей его сухой и подвижной фигуре чувствовались живучесть, энергия и нетерпеливость сангвинической натуры. Он по временам бросал быстрые взгляды на присутствующих и, казалось, не обращал особенного внимания на их подавленный вид.
- Вы, конечно, уже знаете, мамаша, о моем назначении?.. Я просто изумлен! - взволнованно проговорил Володя.
- Сейчас Яков Иванович мне сказал. И так это неожиданно... И так скоро уходит корвет! - грустно проговорила мать, и слезы брызнули из глаз.
Володя направился поздороваться с дядей, который дарил всегда особенным ласковым вниманием своего любимца и крестника.
Маленький адмирал круто остановился, стиснул руку племянника и, притянув его к себе, поцеловал.
- Это вы, дядя, устроили мне такой сюрприз?
- А то кто же? Конечно, я! - весело отвечал старик, видимо любуясь своим племянником, очень походившим на покойного любимого брата адмирала. Третьего дня встретился с управляющим морским министерством, узнал, что 'Коршун' идет в дальний вояж*, и попросил... Хоть и не люблю я за родных просить, а за тебя попросил... Да... Спасибо министру, уважил просьбу. И ты, конечно, рад, Володя?
______________
* Моряки старого времени называли кругосветное путешествие дальним вояжем.
- Признаться, совсем даже не рад, дядя.
- Что?! Как? Да ты в своем ли уме?! - почти крикнул адмирал, отступая от Володи и взглядывая на него своими внезапно загоревшимися глазками, как на человека, действительно лишившегося рассудка. - Тебе выпало редкое счастье поплавать смолоду в океанах, сделаться дельным и бравым офицером и повидать свет, а ты не рад... Дядя за него хлопотал, а он... Не ожидал я этого, Володя... Не ожидал... Что же ты хочешь сухопутным моряком быть, что ли?.. У маменьки под юбкой все сидеть? - презрительно кидал он.
- Да вы не сердитесь, дядя... Позвольте сказать...
- Что еще говорить больше?.. Уж ты довольно разодолжил. Срам! Покорно благодарю!..
С этими словами адмирал низко поклонился и даже шаркнул своей маленькой ножкой и тотчас продолжал:
- А я-то, старый дурак, думал, что у моего племянника в голове кое-что есть, что он, как следует, молодчина, на своего отца будет похож, а он... скажите, пожалуйста!.. 'Совсем даже не рад!'... Чему ж вы были бы рады-с? Что же вы молчите-с?.. Извольте объяснить-с, почему вы не рады-с? горячился и кричал старик, переходя на 'вы' и уснащая свою речь частицами 'с', что было признаком его неудовольствия.
- Да вы не даете мне слова сказать, дядя.
- Я слушаю... извольте говорить-с.
- Я, видите ли, дядя... Я, собственно говоря...
И Володя, несколько смущенный при мысли, что то, что он скажет, совсем огорошит дядю и, пожалуй, огорчит еще более, невольно замялся.
- Ну, что же... Я пока ничего не вижу... Не мямли! - нетерпеливо сказал маленький адмирал.
- Я имел намерение после выхода из корпуса поступить в университет и...
- Потом сделаться чиновником... строчить бумаги?.. Чернильной душой быть, а? - перебил дядя-адмирал, казалось, вовсе не огорошенный словами племянника и даже не вспыливший еще сильнее при этом известии, а только принявший иронический тон. - То-то сейчас Мария Петровна говорила... Володя не любит моря, Володя хочет в университет, а потом строкулистом... Ай да карьера! Или, может быть, министром собираешься быть?.. Каким ведомством полагаете управлять, ваше превосходительство? - насмешливо обратился старик к Володе.
И, снова меняя тон, адмирал продолжал:
- Вздор... Глупости... Блажь! Я не хочу и слышать, чтобы ты был чиновником... и не слыхал, ничего не слыхал... Ты будешь моряком. И твой покойный отец этого хотел, и я этого желаю... слышишь? Ты полюбишь море и полюбишь морскую службу... она благородная, хорошая служба, а моряки прямой честный народ... Этих разных там береговых 'финтифантов' да дипломатических тонкостей не знают... С морем нельзя, брат, криводушничать... К нему не подольстишься... Это все на берегу учатся этим пакостям, а в океане надо иметь смелую душу и чистую совесть... Тогда и смерть не страшна... Какой ты строкулист? Ты и теперь настоящий моряк, а вернешься таким лихим мичманом, что чудо... И чего только не увидишь?.. Ну, довольно об этом... Через две недели мы тебя все проводим... не так ли?
- Как же иначе, дядя? - отвечал Володя, задетый за живое словами дяди и уже соблазненный кругосветным плаванием.
- И ты не будешь трусить?.. Бабой не станешь? Не осрамишь дядю?
- Надеюсь, ни себя, ни вас, - отвечал, весь вспыхивая, юноша.
- Ишь загорелся!.. Ишь стали отцовские глаза! Эх ты, славный и смелый мальчик! - дрогнувшим голосом проговорил адмирал и, сразу смягчившийся и повеселевший, быстрым движением руки привлек к себе Володю, горячо обнял его и так же быстро оттолкнул, словно бы стыдясь при всех обнаруживать ласку.
Вслед за тем старик подошел к Марии Петровне и проговорил с глубокой нежностью:
- А вы, родная, не предавайтесь горю... И ты, дикая козочка, что носик опустила? - кинул он Марусе. -
