Ганалчи о такой необычной супружеской паре: Марсе и Венере.
Древние греки в мифах о богах своих отдавали этой любви должное. Около трехсотого года уже нашей эры, во время императора Диоклетиана, Репосиан сложил в стихах: «Любовь Марса и Венеры».
Ни один из тех, кто говорил мне о Марсе и Венере, и Ганалчи тоже, ни читать, ни писать по-русски не умели, не знали они и своей грамоты, кроме той, о которой следует рассказать. Однако именно от них узнал я о той неземной любви.
Марс и Венера остались неразлучимы в языке маленького народа, а может быть, даже не народа, а крохотного родового сообщества, и миф тот древний как бы нашел в этом свое реальное подтверждение.
А небо все плыло и плыло надо мной, и скользили, летели к нему наши упряжки. Я улыбался, вспомнив нерадивого клеврета Марса – Алектриона. Это он должен был известить своего владыку о восстании зари, но не известил, проспал, вероятно. И Солнце застигло Марса с Венерою. Древние никогда не прощали нерадивости, и Алектрион был превращен в петуха. Трижды кричит он, предупреждая приход зари.
А есть ли на нашем звездном небе нерадивый клеврет Марса? Тихо плывут над лицом моим созвездия, струится, мерцает, исходит странный этот свет. Мало что знаю я об этих звездах. И двух десятков созвездий не назову. А Ганалчи знает.
В один из первых приездов записал я легенду, рассказанную внучкой Ганалчи. О том, как когда-то, очень давно, в Буньском меге было страшное сражение с мани. Девочка плохо говорила по-русски.
– Кто такие мани? – спрашивал я.
И она объясняла, поднимая высоко руку и привставая на мысочки:
– Високо, високо, – твердила она.
– Ага, высокие, высокие люди! Большие! – кивал я и тоже тянул к небу руку.
– Да!… Да!
Ее бабушка вовсе не говорила по-русски, но кивала головой и тоже поднимала руку.
– У-у-у, – гудела значительно.
Ганалчи я тогда еще не знал.
Я опубликовал легенду в одной из первых своих книг об эвенках, добросовестно передав рассказ девочки о битве с очень большими людьми – мани. Но спустя время узнаю, что «мани» на эвенкийском языке означает Орион. И внучка моего теперешнего друга и проводника не рост людей определяла, а показывала мне на созвездие, которое висело тогда над тайгою.
Сказал об этом Ганалчи, он согласно кивнул:
– Так, так.
– Что так? Выходит, тут вот сражались с землянами те, что пришли с Ориона, – мани?
– Они… – говорит Ганалчи. Он знает… И нымгандяк улетел.
Нашей цивилизации надо было шагнуть в космос, чтобы вдруг открыть в странных, подчас лишенных какого-либо смысла культовых обрядах маленького народа удивительную связь с небом и звездами, – думается мне под легкий бег оленей по белому долгому полю северной реки.
Чего только не нашепчут Крайний Север, и эта ночь, и звезды, и чуть шуршащий шорох снега под полозьями нарт. Теперь мне никуда не уйти от этих земель, летящих где-то рядом с нашей Дулю. Дулю – это плот, уносимый рекою, и солнце, и звезды, и мы… Тумэлен – так звучит на эвенкийском «плот». «Тумэлен, тумэлен», – повторяю я.
Когда впервые русские встретили эвенков, те уже умели считать. Счет велся на специальных деревянных дощечках зарубками. Малые зарубки – единицы, большие – десятки.
Существовали специальные «записные книжки» – дощечки, куда записывали эвенки свои расчеты с купцами. Дощечки эти после весенних и осенних ярмарок прятали в тайге. С собой не возили.
Случалось, что купец, путая счет, начислял долг, уменьшая число полученной пушнины и мехов. И крайне удивлялся, что «тунгус» за год не только не забыл, но совершенно точно восстанавливал истину в расчетах.
Я замечал, что на расчетах, а точнее, на удивительном каком-то счете основан феномен необычайной, как бы врожденной безошибочной ориентации эвенков в тайге и тундре. Ганалчи совершенно точно знал количество рек, ручьев, речушек, притоков, стариц, озер на громадной территории, держал в уме количество хребтов, возвышенностей, сопок. И что поразительнее всего – число созвездий и звезд в них на зимнем и летнем небе.
Как же так получилось, что никто не обратил внимания на эту магию чисел?! На эту прекрасную способность человеческого разума все подчинять счету тут, в ледяных пустошах Крайнего Севера, среди первозданной земли, где неисчислимо далекое небо ближе всего к человеческому сердцу!
А может быть, она тут и есть, та самая загадочная страна древней цивилизации, которую ищут ученые совсем в иных краях?!
Скользят нарты, бегут олени к совсем близким звездам, и бег их в ночи стремителен и мудр.
Сколько раз ломал себе голову: почему это эвенки перед дальней кочевкой бессмысленно толкутся целый день, а падет на землю вечер, заструятся синие сумерки, поднимутся первые звезды, как вдруг заторопятся, заспешат и кинутся в нарты, погоняя оленей в ночь? Не проще ли, не осмысленнее было бы пуститься в дорогу с утра? Как я сердился на своих проводников перед дальней дорогой, когда попусту вели они время, слонялись по селу, откладывая с часу на час отъезд, а мне так было дорого это коротенькое время зимнего дня. Но ничто не могло подействовать на них – ни просьбы, ни доказательства, ни обида, ни даже угрозы…
Не было в моей памяти ни одного отъезда куда-либо утром ли, днем ли – обязательно в ночь. Смеялись над этой особенностью эвенков, объясняли ее и ленью, и беспечностью, и еще десятками неприглядных душевных качеств, и всякой чертовщиной объясняли. И в этот раз, уходя из нымгандяка, мы прохлопотали до сумерек и только с первыми звездами тронулись в дорогу. Я спросил: почему так?
Ганалчи объяснил:
– Восходит Хэглен – начинается утро.
Хэглен – эвенкийская Полярная звезда. С восходом Полярной звезды, по представлениям эвенков, начинается новый день. Вот где, в каких древних далях лежит этот обычай – уходить в дорогу с первой звездой. На Севере первым поднимается и горит в небе Хэглен, обозначая приход утра.
Свою страну эвенки называли издревле – ночная сторона Земли, полночная страна. Еще во времена Пушкина северные страны именовались в нашем языке полночными.
Полнощных стран краса и диво…
И у славян северные страны определяются ночными. Пявнична башта (Северная башня) – читаю под фреской в Киевской Софии… А раз ночная сторона, то и значение времени суток иное.
Вспомнилось, как начальник нашей геологической экспедиции, разгневанный этим вот «разгильдяйством», выгнал с базы уже навьюченный олений аргиш. Буквально взашей гнал каюров, страшно ругался. Кстати, эвенки не выносят крика. От крика они заболевают, оскорбленные до глубины души. А те, выгнанные, и километра не отошли. Остановились, о чем-то долго спорили. Потом занялись перекладкой вьюков с одного оленя на другого и, только когда поднялась над тайгою Полярная
