— Типичный житель Нью-Йорка!
Некоторое время оба стояли молча. Абрамс ломал голову над тем, зачем О'Брайен попросил его разделить с ним это вечернее созерцание города. Мелкий служащий, проводящий вечера над дипломной работой по юриспруденции, он даже ни разу не был в кабинете старика, да и вообще ему не довелось перекинуться с ним и дюжиной слов.
О'Брайен казался поглощенным осмотром Верхнего Залива. Порывшись в кармане, он спросил у Абрамса, нет ли у того двадцатипятицентовика.
Абрамс дал ему монету.
О'Брайен подошел к подзорной трубе, укрепленной на металлической опоре, и опустил монету в приемник. Аппарат загудел. О'Брайен посмотрел на прикрепленную к нему табличку.
— Так, номер девяносто семь.
Он повернул трубу так, что стрелка указателя остановилась на цифре 97.
— Ага, вот она.
С минуту он внимательно смотрел в окуляры, а потом сказал:
— При виде этой леди в бухте у меня по телу бегают мурашки.
Он выпрямился и взглянул на Абрамса:
— Вы патриот?
Абрамсу вопрос показался достаточно провокационным.
— Мне еще не представлялось случая выяснить это, — ответил он.
По лицу О'Брайена нельзя было сказать, доволен он ответом или нет.
— Хотите посмотреть?
Труба скрипнула и перестала гудеть.
Абрамс заметил:
— Я боюсь, что время истекло.
О'Брайен недовольно взглянул на аппарат:
— Трех минут не прошло, никак не прошло. Напишите в редакцию «Таймс», Абрамс.
— Да, сэр.
О'Брайен засунул руки в карманы.
— Что-то здесь становится прохладно.
— Может, нам стоит вернуться в помещение?
О'Брайен оставил предложение незамеченным и спросил:
— Вы говорите по-русски, Абрамс?
Тот бросил взгляд на своего собеседника. Такие вопросы не задают просто так. Их задают только тогда, когда заранее знают ответ.
— Да. Мои родители…
— Точно, — перебил его О'Брайен. — Кажется, кто-то мне об этом говорил. У нас есть несколько говорящих по-русски клиентов. Евреи-эмигранты из Бруклина. По-моему, это недалеко от того места, где вы живете.
Абрамс кивнул.
— Я уже немного подзабыл язык, но уверен, что смогу с ними объясняться.
— Отлично. Не будет ли для вас слишком обременительно, если я попрошу вас усовершенствовать ваш русский? Я бы мог достать лингафонный курс госдепартамента.
Абрамс взглянул на него и ответил:
— Я согласен.
О'Брайен несколько секунд смотрел на запад, затем произнес:
— Когда вы работали в полиции, в ваши служебные обязанности входила охрана русской миссии при ООН на Шестьдесят седьмой Восточной улице?
Абрамс замялся.
— Когда я увольнялся из полиции, то дал подписку о неразглашении своих прошлых служебных обязанностей.
— Вы действительно дали такую подписку? Ах да! Вы ведь служили в разведывательном отделе полиции? В «Красном отряде»?
— Так его больше не называют. Звучит слишком…
— Слишком правдиво. Господи, мы же живем в эпоху эвфемизмов! Так как вы называли это между собой, когда поблизости не было начальства?
— «Красный отряд», — ответил Абрамс, улыбнувшись.
О'Брайен тоже улыбнулся и продолжал:
— На самом-то деле вы не охраняли русскую миссию, а занимались шпионажем… Вы должны были достаточно хорошо знать основных сотрудников из состава советской миссии при ООН.
— Возможно.
— А как насчет Виктора Андрова?
— Что вы имеете в виду?
— Действительно, что? Вы когда-нибудь бывали в Глен-Коуве?
Абрамс отвернулся и стал смотреть на закат солнца над Нью-Джерси. Наконец он ответил:
— Я был всего лишь городским полицейским, мистер О'Брайен, а не Джеймсом Бондом. Мои полномочия не выходили за пределы города. А Глен-Коув находится в графстве Нассау.
— И все равно вы, конечно, бывали там.
— Возможно.
— А вы вели для себя какие-нибудь записи, связанные с этими людьми?
Абрамс несколько нетерпеливо ответил:
— В мою задачу не входило наблюдать за ними. Этим занималось ФБР. Мне вменялось в обязанности лишь следить за их контактами с отдельными лицами и группами, которые могли бы оказаться опасными для Нью-Йорка и его жителей.
— Что это за группы?
— Обычный состав: пуэрториканкские освободительные организации, «Черные пантеры», «зеленые». Если бы русские захотели украсть химические формулы из городской исследовательской лаборатории или рецепт Ратнера для приготовления блинчиков с сыром, меня бы это не тронуло. Вот и все, что я могу вам сообщить по этому поводу.
— Но, как гражданина, вас это не могло бы не волновать, и вы доложили бы об этом ФБР, что вы несколько раз и делали.
Абрамс посмотрел на О'Брайена. Ясно, что этот человек знает очень много. А может быть, он просто блефует? О'Брайен был прекрасным адвокатом, и такое было бы в его стиле.
— Вы готовы к сдаче экзаменов на адвоката в июле? — неожиданно спросил О'Брайен.
— А вы были к этому готовы?
О'Брайен улыбнулся:
— Это было так давно!
Абрамс слышал от других, что у Патрика О'Брайена есть привычка, которая часто приводит в замешательство собеседников: быстро менять тему разговора, казалось бы, наобум, но на самом деле это скорее напоминало действия картежника-профессионала, способного так тасовать колоду перед сдачей, чтобы ему выпали карты одной масти. Абрамс спросил:
— Вы, кажется, собирались сказать что-то еще о взрывах бомб на Уолл-стрит?
О'Брайен взглянул на него:
— О нет! Просто сегодня первое мая. Праздник Первого мая. Это напомнило мне о праздновании Первого мая, которое я видел на Юнион-сквер. Вы когда-нибудь там бывали?
— Много раз. Родители брали меня с собой. И когда я работал в полиции, то тоже часто там бывал. Несколько раз в форме, а последние годы — в штатском.
О'Брайен немного помолчал и сказал:
— Посмотрите вон туда. Финансовый центр Америки, а по сути — и всего мира. Какой, по вашему мнению, будет эффект от небольшого ядерного взрыва на Уолл-стрит?
