Я пожал плечами.
— Наверное.
Капитан оказался совсем молодым — наверное, еще и тридцати не было. Старили его щетина и красные от недосыпа глаза.
Заметив мой взгляд, капитан смешно сморщил нос.
— Да, побриться бы не мешало, я знаю. Некогда.
Я машинально потер подбородок. Мне побриться тоже не помешало бы.
— 'Девятнадцатому' вылет назначен по готовности. Как мне сообщили, должен прибыть еще один человек…, — сказал капитан, и посмотрел на серый бланк, положенный под лист стекла на столе. — Некто Владимир Вейхштейн, лейтенант НКВД.
Я кивнул. Так вот как зовут моего сопровождающего… Хм-м, интересно, а кто будет главнее? Наверное, все-таки он, так что это мне надо называть себя… ну, скажем, подопечным, а не его сопровождающим. А то — ишь, присвоила кобыла ременный кнут…
— Но его пока нет, так что придется подождать. Да, вы же, наверное, голодный…
Капитан снял трубку телефона.
— Надежда! Сейчас человек придет — накорми и обиходь. Ну и что, что рано? Не в ресторане буржуазном… А я говорю, накорми! Да не знаю я, когда эту клятую картошку подвезут, ну что ты будешь делать…
Было слышно, как неведомая Надежда что-то с жаром выговаривает капитану, судя по всему, не слишком обращая внимание на чины и звания.
— …короче, накорми человека. И хватит кровь из меня пить, а то Семена выпущу.
Странная угроза возымела мгновенное действие — из трубки послышалось что-то вроде 'хорошо'.
Капитан бросил трубку на рычаг.
— Это повариха наша. А Семен — мужик ее. Механик от бога, но пьет, мерзавец. Как он ей фонаря подвесит, я его закрываю, чтобы не бузил, значит. Так и живут — она в кухне, он на 'губе'. Смешно, чес- слово… Впрочем, это все лирика. Когда прибудет лейтенант, доложитесь мне. А пока, товарищ Вершинин, отправляйтесь в служебный корпус, там найдете столовую. А уж мимо Надежды не пройдете…
…Пройти мимо Надежды было бы и в самом деле затруднительно — богатырских статей женщина, подбоченившись, стояла в дверном проеме прямо под облупившейся вывеской. Белые буквы на выцветшем, когда-то синем фоне гласили: 'Столовая'.
— Это тебя, что ль, накормить?
— Меня.
— Только разносолов не жди, тут все по-простому.
— Да я не привередливый.
Надежда смерила меня взглядом.
— Ну пошли.
Миска разогретой перловки, два сваренных вкрутую яйца, два ломтя черного хлеба и кружка порошкового молока — признаться, я рассчитывал на гораздо меньшее. К тому же с прошлой 'заправки' прошло часов двенадцать, и я уписывал завтрак так, что за ушами пищало.
— А ты сам-то откуда? — поинтересовалась Надежда, когда я принялся за кашу.
— Из Москвы.
— Из самой Москвы? — ахнула повариха.
— Угу.
— Далеконько тебя занесло! Бомбят Москву-то?
— Бомбили… А теперь уже нет.
— Получили, выходит, по зубам, изверги… А Москва-то говорят, большая очень? А товарища Сталина видел?
— Нет, — я покачал головой. — Не видел.
— Жалко, — поджала губы повариха. Похоже, ее вера в то, что я прилетел из самой Москвы, несколько пошатнулась. В самом деле, как такое может быть — в Москве живет, а товарища Сталина не видел?
Я отодвинул в сторону опустевшую тарелку, и только протянул руку к блюдечку, на котором лежали яйца и хлеб, как Надежда рявкнула:
— Куда?
От неожиданности я отдернул руку — и только потом понял, что повариха обращается не ко мне. Она смотрела куда-то мне за спину:
— Не видишь, закрыто!
— Успокойтесь, гражданочка. Я сюда не завтракать пришел.
Я обернулся.
К столу подошел молодой человек в шинели и фуражке.
— Товарищ Вершинин?
— Именно, — я поднялся.
— Здравствуйте, я лейтенант Вейхштейн, — он протянул мне руку. — Владимир.
— Александр Вершинин… Саша. Впрочем, вы это уже знаете.
Лейтенант оказался довольно плотно сбитым парнем среднего роста. Темные, чуть курчавые волосы, зачесанные назад, открывали высокий лоб, голубые — хм-м, немного странно при такой фамилии, но чего в жизни не бывает? — умные глаза внимательно и цепко изучали меня. Хотя он и служил в самом что ни на есть тыловом городе, почему-то сразу чувствовалось, что он здесь отнюдь не 'отсиживается'.
— Да вы кушайте, я подожду, — сказал Вейхштейн после короткой паузы, и сел на скамейку напротив меня.
Я кивнул на блюдечко.
— Поделим?
— Нет, спасибо. Я только что из дома, а мать голодным не выпустит, вы же понимаете.
Повариха, поняв, что Вейхштейн оказался тут отнюдь не случайно, удалилась на кухню, напоследок сказав, что грязную посуду можно оставить на столе.
— Мне сказали, что самолет уже ждет, — сказал я, сосредоточенно лупя яичко.
— Это хорошо, — кивнул Вейхштейн. — Саш, может, сразу на 'ты'?
— Я — 'за'. Как я понимаю, работать вместе нам придется достаточно долго, так что ну их, эти формальности…
— Кстати, ты знаешь, куда мы сейчас летим?
— Ну, путь долгий, — сказал я. — Иркутск, Чита, Хабаровск… А конец маршрута в Елизово, это аэродром близ Петропавловска.
Вейхштейн присвистнул.
Четверть часа спустя, поблагодарив повариху Надежду и попрощавшись с капитаном Лукиным, мы уже шли к самолету.
В который раз поворачиваясь с боку на бок на жестком топчане, я ожесточенно зевал, словно надеясь таким образом вернуть запропастившийся куда-то сон. Главное, буквально час назад, когда мы сидели в доме культуры и смотрели фильм, я просто валился со стула, так хотел на боковую. Даже фильма не запомнил — ни названия, ни кто играл. А пока пришел, почистил зубы и лег спать в 'нашей казарме', сон как рукой сняло. Снова начал вспоминать, как летели сюда и все остальное.
Вспоминал, как утром пятнадцатого сентября самолет с натужным ревом оторвался от взлетной полосы аэродрома на Каштаке и пополз вверх. Недолго пролетев над городом, вдоль Томи, он полого повернул прочь от него, куда-то на юго-восток. А у меня в голове застыли картины: пляж на речке, у моста, где мы купались в жаркие июльские дни, старая церковь на высокой горе, тенистые улицы со старыми, еще купеческими домами с резными наличниками на окнах… Тогда я еще не знал, что меня ждет, но в голове
