настойчиво билась мысль: не вернусь сюда больше, не вернусь!
Никогда бы не подумал, что всего за пять лет можно привыкнуть к городу, как к родному. Из Москвы уезжалось по-другому, тогда у меня не было особого страха перед неизвестностью. Тогда я думал — ненадолго уезжаю, на время. Или теперь все изменилось из-за того, что я стал чуть старше?
Кое-как успокоившись, я пытался смотреть в иллюминатор. Все-таки, впервые лечу на самолете, да и путешествий у меня на счету было немного. Как-то ездил в Крым летом, отдыхать, в другое лето к дяде в Киев — да потом переезд из Москвы в Томск, вот и все. Но это на поезде, а тут на крылатой машине, как какой-нибудь герой или важный человек. Облаков было немного и землю под крылом было прекрасно видно. Как будто карта, ей-богу! Узенькие дорожки, ровненькие поля, речки вьются и на солнце блестят просто нестерпимо. Самолет забрался не очень высоко и мерно гудел. Мы с моим спутником сидели сзади, около двери, потому что больше сидений нигде не было, зато стояли ящики и канистры, лежали здоровенные брезентовые мешки. Вершинин сначала что-то перебирал в своем багаже, поглядывая на меня с легкой улыбкой — как же, он ведь уже старый 'летный волк'! Потом, когда мне слегка наскучило пялиться в окно, пришло время разговора.
Человек он был, видимо, общительный и добродушный. Это я понял еще в столовой, когда он мне стал предлагать вместе с ним покушать, а когда я отказался, был немного озадачен. Значит, привык с людьми по-простому, сразу сходиться, и если не получается, считает, что сам делает что-то не так. Если не обидчивый — это хорошо, потому как сам я довольно вспыльчив, и двум таким рядом ужиться будет ох как трудно! С виду он на меня совсем не похож: волосы светлые, лицо круглое, улыбается часто. Разве что роста примерно такого же.
— Мне уже в иллюминатор смотреть не хочется, — сказал Саша для затравки, без интереса глянув через мое плечо. Ага, вот как значит в самолетах окна называются! Как в кораблях. — Столько пролетел разом. Разве что на большие города смотрел, это любопытно. Омск, Новосибирск, потом ваш Томск.
Я рассеяно кивал головой, не обратив на то, что Вершинин называет Томск 'ваш'. Да он и на самом деле уже 'мой'. Пять лет жизни — не шутка. Однако меня гораздо больше волновал другой вопрос, ради которого пришлось прервать рассказ Саши о перелетах. Я ведь до сих пор ни сном, ни духом не знал, куда и зачем мы направляемся. Что за задача у нас? Был шанс, что Вершинин знает больше, так что я спросил его напрямую.
— А тебе что, вообще ничего не сказали? Дела-а…, — Вершинин помялся. — Врать
не буду, отправляют нас далеко. Ты Чуковского читал? Не ходите, дети, в
Африку гулять… А нам придется. Отправляемся именно туда. Если быть точным, в
Анголу. Там есть наш, советский, секретный объект по добыче алмазов. Вот
туда нас и посылают… То есть послали уже.
Тут я и сел. Если бы одним из тех здоровых брезентовых мешков по башке дали — и то бы я меньше обалдел. Ангола? Африка? Я откинулся на короткую спинку сидения, запрокинув голову и надеясь, что собеседник не видит моего бледного лица. Хотя он, наверное, видел. Нет, невозможно! Как мы туда попадем? Что за чушь! До Африки два океана и здоровенный континент, и это при том, что кругом война бушует. С другой стороны, там Америка, а с Америкой у нас сейчас вроде дружба — вон, колбасу консервированную присылают. Если через Америку… Но все равно, как далеко, как… страшно!
Я закусил губу, но быстро спохватился и облизнулся.
— Наверное, это ошибка, — сказал я хрипло Вершинину. — Наверное, я с тобой только до Камчатки, а там уже в разные места. Чего бы мне в Анголе делать?
— Да нет, нету ошибки, — покачал головой Саша. Нахмурившись, он поднял указательный палец и, как профессор на лекции в университете, многозначительно сказал: — Мне дома товарищ Стерлигов ясно дал понять, что ты
— Что? Охраной? То есть вообще там останусь?
После таких новостей всякое настроение у меня улетучилось. Есть люди, которые живут приключениями и путешествиями. В детстве они читают Жюля Верна и академика Обручева, потом поступают на геологический факультет или идут в летчики, моряки, чтобы никогда больше не сидеть дома дольше месяца. А есть такие люди, которым лучше бы сидеть дома и путешествовать не дальше загорода, на дачу. Ну, или один раз в пять лет на море, с семьей. Я — из последней категории. Никогда не понимал сверстников, бредивших Папаниным и Чкаловым, хотя конечно, героев уважал и может быть, немного завидовал, что сам никогда так не смогу. А тут на тебе!
Вот Вершинин, похоже, другое дело. Он геолог, он привык. Он знал, куда шел. И я знал — я хотел в университете преподавать, ну или поехать как максимум в заграничную командировку, в посольство. Жизнь же повернулась совершенно другой стороной, чтоб ее!
Как бы мне не хотелось в тишине осмыслить услышанное, Вершинин был настроен поговорить. Он начал выспрашивать, действительно ли я знаю португальский — и, слово за слово, мы выяснили, что фактически являемся земляками. Само собой, стали вспоминать знакомые обоим места. Про Москву я уже кое-что слышал от приезжавших пару раз знакомых: как бомбили, как жилось им там в страшную осень и зиму 41-го. Теперь Вершинин рассказал подробно, какие районы сильнее пострадали при бомбардировках, как выглядел парад 7 ноября, как вообще город преобразился после пережитых невзгод. К счастью, по его рассказам, ничего особенно страшного со столицей не произошло, не хватило у фашистов сил насолить древнему городу.
Потом разговор у нас сам собой угас. Вершинин еще пытался его поддержать, задавал какие-то вопросы, но я просто не мог толком отвечать, потому что мысли вертелись вокруг одного и того же. Уехать в такую даль! Сгинуть за тридевять земель без следа на секретном задании. Вот тебе и 'буду писать, мама!' Скажут маме — пропал твой сынок, а где — и знать не положено. И все. Некуда будет цветочков на могилку принести.
Некоторое время спустя Вершинин уже спал сном младенца. Ну как же, у него в Москве в тот момент еще шесть утра было, да будили его утром наверное много раз. Впереди лежала долгая дорога, и моим мыслям было где 'разгуляться'. Страшно представить, до чего можно было додуматься! Однако вместо этого я тоже взял, да и уснул.
Полет у нас вряд ли можно было назвать интересным. Холодно было почти всегда, потому что на высоте гораздо холоднее, чем у земли, а самолеты были далеко не герметичными. Мы меняли их, как ямщики лошадей на станциях. В Иркутске была первая пересадка (вернее, первая для меня, а для Вершинина уже, наверное, вторая или третья). Поели там, походили немного по земле, ножки размяли. Я еще мрачный был и разговаривать не был настроен. Саша беседовал со всеми — начальником аэродрома, техниками, летчиками, официантками в столовой. Потом мы полетели дальше, причем самолет был на этот раз совсем другой — трехмоторный, с гофрированными бортами. Моторы ревели просто адски и трясло все время. Летели мы ниже и медленнее, и хотя сказали нам, что 'тут до Читы недалеко', телепались почти те же шесть часов, что летели до Иркутска. Зато видели Байкал во всей красе. Я забыл про свои горестные думы, а Саша — про пресыщенность видами из окна, то есть иллюминатора. Да и то сказать, когда еще такое увидишь — словно огромное зеркало сверкает в лучах заходящего солнца. Даже с высоты чувствовалась мощь и красота этого озера. Славное море — священный Байкал, или как там в песне?
В Чите ночевали прямо на аэродроме, причем нас накормили до отвала мясом, напоили каким-то особенным китайским чаем и все пытались налить по стакану водки. Я бы и не прочь был замахнуть, но Саша категорически отказался, а местное начальство настаивать не решилось — видимо, побаивалось нас. Кого попало на самолетах не возят.
Следующий перегон был более длинным и изматывающим. Чита — Хабаровск, полторы тысячи километров вдоль границы с захваченной самураями Маньчжурией. Вроде теперь мир у нас с ними был, а все равно боязно. Кто их знает, что они выкинут — может, провокацию какую? Немцы к Кавказу рвутся, может, и япошки решат себе чего урвать. Хорошо хоть самолет опять был новый, хороший, двухмоторный и тупоносый.
В Хабаровске пришлось задержаться. Оказалось, что дальше нам лететь на той же самой машине, только груз у нее будет другой. Дожидались, пока разгрузят и погрузят снова, а потом погода испортилась. Опять долго ждали и вылетели под вечер, благо, что этот перелет был небольшим. Сели на каком-то безвестном аэродроме севернее Комсомольска. Там в ангарах прятались истребители и бомбардировщики;
