— А я не видела Никласа целых три года, — заметила Ирмелин. — Я тоже хочу увидеть его, услышать его голос, прикоснуться к его руке. Я помню, что обещала родителям, тетушка Сесилия, мы не нарушим своих обещаний.
— В этом никто и не сомневается. Но ты, Доминик, должен быть начеку с Виллему! Она из вас всех самая порывистая, она может не справиться со своими чувствами.
— Теперь она другая, — печально проговорил Доминик. — Она стала такой покладистой, ее родители на нее не нахвалятся.
— Да, знаю, Габриэлла писала мне об этом. Но в тихом омуте… Впрочем, это касается всех вас: будьте осторожны, избегайте встреч с глазу на глаз, не поддавайтесь искушению! Спасибо тебе за розы, Доминик. У тебя безупречный вкус, ты выбрал именно те розы, которыми я собиралась украсить свадебный стол.
На лице Доминика мелькнул ужас, Сесилия и Ирмелин рассмеялись.
— Не горюй, ко дню свадьбы успеют распуститься новые, — утешила его добрая Сесилия.
Она долго смотрела вслед Доминику и Ирмелин. Как хорошо она их понимала!
Сесилия вспомнила кладбище в Гростенсхольме. Разве она сама устояла перед искушением много лет назад? Разве она не уступила молодому священнику только потому, что он был похож на Александра, который не мог ее любить?
А эти молодые люди с их страстной любовью друг к другу… Скоро они встретятся после долгой разлуки…
Сесилия даже вздрогнула. Словно на нее упала тень Тенгеля Злого.
Никто из них даже не подозревал, что датский флот вышел из Эресунда в Балтийское море навстречу шведам. Новости распространялись нескоро, расстояние было слишком большое, и военные приготовления держались в тайне. Гости и хозяева полагали, что они мирно отпразднуют свадьбу и все успеют заблаговременно разъехаться по домам. Гости никуда не спешили. Швеция и Дания постоянно вели споры друг с другом, все к этому давно привыкли.
Наконец приехала родня из Норвегии.
Сесилия первая увидела приближающихся гостей, она весь день провела у окна.
— Едут! Едут! — взволнованно крикнула она, гордая тем, что может сообщить всем радостную весть.
Гости и хозяева дома бросились встречать кареты. Слуги из Габриэльсхюса были загодя отправлены в Копенгаген, чтобы доставить норвежцев в поместье.
Виллему вышла из кареты последней. Она шла, опустив голову и не смея смотреть по сторонам. Боялась не совладать со своими чувствами. Виллему двигалась, как во сне, у нее все расплывалось перед глазами, и она толком ничего не видела.
Сесилия заключила ее в свои объятия, и Виллему удивилась, какой маленькой и хрупкой стала ее некогда высокая и величественная бабушка. Правда, Виллему сама выросла с тех пор, как они виделись в последний раз.
Ирмелин… Кузины обнялись, и через плечо Ирмелин Виллему бросила взгляд на великолепные розы в саду, но видела она их словно сквозь дымку. Как приятно снова встретить подругу детства!
Господи, а ведь это Тристан! Высокий, красивый, только с грустными глазами. Куда подевалась его нерешительность и угри?
А вот и Лене, как давно они не виделись!
— Поздравляю, Лене! Наконец-то я увижу твоего Эрьяна.
Оказалось, Виллему могла даже смеяться и шутить! Голос подчинялся ей, губы послушно двигались. Она удивлялась самой себе.
Тетя Джессика. Такая же милая и приветливая, как всегда, разве что немного поседела. В семье говорили, что она тревожится за Тристана. Но никто не мог сказать, что именно тревожило Джессику.
— Как ты выросла, Виллему! — воскликнула Джессика. — И стала настоящей красавицей. Я вижу, волосы у тебя уже отросли.
Танкред, как всегда, не мог удержаться, чтобы не пошутить:
— Габриэлла, на какой яблоне в твоем саду созрела эта великолепная груша? Твоя дочь очень красива. И на вид почти умная… когда молчит!
— Не слушай его, Виллему, — засмеялась Габриэлла. — Он всегда шутит, если хочет скрыть, что растроган.
Виллему улыбнулась, но лицо у нее оцепенело от напряжения.
«Я знаю, что ты здесь, Доминик. Уголком глаза я вижу твою высокую тень. Но я боюсь смотреть в твою сторону. Пока еще боюсь».
Трудней всего ей было поздороваться с родителями Доминика.
Она присела в глубоком реверансе перед тетей Анеттой. Виллему только наполовину принадлежала семье Паладин, а у тети Анетты предки с обеих сторон были из семьи де Сен- Коломб. Из Лупиака в Берне.
Виллему всегда немного боялась тети Анетты. Она так строго поджимала губы. «Матушка говорила, чтобы я не обращала на это внимания, — думала про себя Виллему. — Тетя Анетта просто не уверена в себе и боится сделать какой-нибудь промах. На самом деле она добрая и милая. Но, по-моему, я ей не нравлюсь. Ведь она знает. Знает, что Доминик просил моей руки. И потому боится меня. Она ничего не имеет против Паладинов, но Калеб из Элистранда для нее никто. Пожалуй, она единственная из всех родственников смотрит на моего отца свысока из-за его происхождения. А ведь лучше человека, чем он, найти трудно!
Кроме Доминика, конечно!
Как холодно она обняла меня! Едва прикоснулась. Как будто я в чем-то виновата!
Нет, нет, я не должна ее осуждать.
Дядя Микаел. Мечтатель. При взгляде на него на сердце сразу становится тепло. Из-за его неземной доброты кажется, что он забрел в этот мир случайно. Они с тетей Анеттой совсем не подходят друг другу! Но вот она украдкой пожала ему руку. Словно хотела приободрить перед встречей с родственниками. Может, матушка все-таки права, и всему виною мать тети Анетты? У тети Анетты было такое несчастное детство, ее можно только пожалеть.
Господи, о чем только я думаю, лишь бы оттянуть страшный миг!»
Виллему улыбнулась тете Анетте из-за плеча дяди Микаела, та ответила ей вымученной, испуганной улыбкой.
«Бедный дядя Микаел! Он особенно нежно обнял меня. Конечно, он тоже все знает, но он-то понимает, что я сейчас чувствую.
Остался только Доминик…»
— Здравствуй, Виллему! Я рад снова видеть тебя, — раздался его низкий, глубокий голос.
«Надо держаться! Ничего, я все наверстаю при прощании! А пока я должна покориться воле родителей».
— Здравствуй, Доминик! Мальчик мой, как ты вырос!
Наконец она осмелилась поднять на него глаза. Он смеялся. Все смеялись, а ведь родные так опасались этой встречи. «Я выбрала верный тон, кажется, все вздохнули с облегчением.
Еще бы, ведь никто из них не ощутил долгого рукопожатия Доминика. Никто, кроме нас, не прочел жар и тоску в глазах друг друга.
Все обняли меня. Все, кроме него. Спасибо, любимый. Мы оба знаем, что не вынесли бы этого объятия.
