что-нибудь сначала, нет ничего глупее, чем пить на пустой желудок. Ты ведь не ужинала?
– Я ела. Честное слово.
– Могу себе представить. – Он усмехнулся и полез в холодильник за ветчиной, которую прислала Надежда Ростиславовна.
Открыв хлебницу, Леонид Петрович извлек получерствый хлеб и сделал Насте бутерброд.
– Ешь, чтобы я видел.
Она стала вяло жевать бутерброд, казавшийся ей совершенно безвкусным. Отчим поднял свою рюмку, повертел в руке, понюхал напиток и поставил на стол.
– Что, не нравится?
– Нравится. Хороший напиток.
– Тогда почему не пьешь?
– Тебя жду. Пить в одиночку – дурной тон, ребенок. Ты ешь, не торопись. Какие вести от Чистякова?
– Процветает. Читает лекции, они там пользуются бешеной популярностью. Звонит мне каждый день.
Настя слышала себя со стороны и удивлялась тому, что стала говорить короткими фразами. Это было ей несвойственно, обычно в присутствии отчима она расслаблялась, рассказывала все с подробностями и пространными остроумными комментариями, много смеялась. Теперь ее как подменили. Неужели отныне так будет всегда?
– Скучаешь без него?
– Не особенно. Некогда. Работы много.
Леонид Петрович между тем вытащил из кармана шариковую ручку, придвинул к себе бутылку с ромом и начал рисовать на этикетке. Настя с любопытством наблюдала за ним. Вот, значит, о чем говорила ей мама. Во время серьезного разговора один на один…
– С Сашей давно виделась? Как там у них дела?
– Нормально. Саня работает, Дашка сидит с малышом и лелеет мечту о втором ребенке.
Отчим помолчал, словно чувствуя, что разговор иссякает, и не зная, каким еще способом его оживить.
– Доела? Ну, давай выпьем, ребенок. Твое здоровье. – Он поднял рюмку.
– И твое, папа.
Отчим слегка пригубил ром и поставил рюмку. Настя сделала небольшой глоток, потом зажмурилась и выпила остаток одним махом. Напиток показался ей слишком крепким, она вообще любила только мартини, ничего другого не пила. Но сейчас выпила до дна в надежде, что пройдет скованность, мешающая ей вести себя нормально. Леонид Петрович снова взялся за ручку и этикетку.
– Чудная у тебя привычка, – не выдержала Настя. – Никогда не знала, что ты рисуешь на этикетках.
– Да ну? – вздернул брови отчим. – Неужели ни разу не видела?
– Ни разу.
– Странно. Впрочем, ты никогда не была особенно внимательной.
– Папа…
– Да я не в упрек, – засмеялся он. – Просто отмечаю. Хотя ты действительно могла этого не знать, в компаниях я себе такого не позволяю, а вдвоем мы с тобой, по-моему, не пили ни разу. Или я ошибаюсь?
– Не ошибаешься, сегодня это впервые.
– Тогда извини, беру свои слова обратно.
Он снова поднес рюмку к губам, отпил еще немного.
– Мне не предлагаешь? – спросила Настя.
– Тебе уже хватит. Для того чтобы согреться и снять озноб, вполне достаточно одной рюмки. Разве не помогло?
– Помогло, – призналась она.
– Ну и хватит. Если хочешь, добавь в чай капельку, тоже хороший эффект дает.
Настя поставила чашки и разлила чай. Ром и в самом деле подействовал, руки стали теплыми и перестали дрожать.
– Покажи, как ты разрисовываешь этикетки, – попросила она.
Леонид Петрович пододвинул к ней бутылку и взял в руки чашку с горячим чаем. Настя рассматривала этикетку с заштрихованными светлыми участками.
– Забавное художество. – Она заставила себя улыбнуться и удивилась, что это у нее получилось без особых усилий. – Ты только штрихуешь или рисуешь что-то свое?
– Когда как. Если на этикетке есть чей-нибудь портрет, то обычно трудно бывает удержаться, начинаю его уродовать. Усы пририсовываю, бороду, прическу меняю – короче, что в голову придет. Иногда до смешного доходит.
