Потом все обернулись к государю. Я затаил дыхание, чтобы в точности услышать, какими словами его величество откроет эту экстренную встречу.
Государь смущённо кашлянул, пробежал взглядом исподлобья по лицам присутствующих и тихо сказал:
— Это ужасно. Просто ужасно. Дядя Кир, что же теперь делать?
Император сказал своё слово, этикет был соблюдён, и председательство как-то само собой перешло к Кириллу Александровичу, считавшемуся негласным соправителем в предшествующее царствование и ещё более укрепившему своё положение при новом государе.
Его высочество медленно, веско молвил:
— Прежде всего, Ники, выдержка. От того, как ты станешь держаться, зависит судьба династии. В эти дни на тебя будут устремлены тысячи глаз, в том числе и очень, очень проницательных. Ни малейшего смятения, ни тени тревоги — ты меня понял?
Государь неуверенно кивнул.
— Мы все должны делать вид, что ничего не произошло. Я понимаю, Джорджи, — обернулся Кирилл Александрович к Георгию Александровичу, — как тебе это тяжело. Ты — отец. Но и ты, и Полли, и Ксения должны быть веселы и безмятежны. Если распространится слух, что какие-то аферисты на глазах у всего мира похитили кузена русского царя, престиж Романовых, и без того подмоченный злодейским убийством отца, будет совершенно подорван. А ведь в Москву прибывают восемь иноземных наследных принцев, четырнадцать глав правительств, три десятка чрезвычайных посольств…
Симеон Александрович, швырнув на стол карандаш, перебил старшего брата:
— Это просто бред! Какой-то доктор! Что это? Кто это? Он просто сумасшедший! «Орлова» ему подавай! Какова наглость!
Из слов московского генерал-губернатора я ничего не понял. Доктор? Орлов? Который из Орловых — обер-камергер или товарищ министра внутренних дел?
— Да-да, в самом деле, — кивнул его величество. — Известно ли что-нибудь про этого доктора Линда?
Кирилл Александрович обернулся к начальнику дворцовой полиции, которому по должности полагалось знать про всё, представляющее хотя бы мало-мальскую угрозу для августейшей фамилии, а стало быть, вообще про всё на свете.
— Что скажете, Карнович?
Полковник встал, поправил очки с синими стёклами и прошелестел совсем негромким, но удивительно отчётливым голосом:
— Преступника с таким именем на территории Российской империи до сих пор не было.
И снова сел.
Наступила пауза, и я почувствовал, что настал момент, когда я должен выйти из роли бесплотной тени.
Я осторожно кашлянул, а поскольку в гостиной царило полнейшее молчание, этот звук прозвучал достаточно явственно. Кирилл Александрович и Симеон Александрович изумлённо обернулись, словно впервые заметив моё присутствие (впрочем, не исключаю, что так оно и было), а Георгий Александрович, хорошо знавший, что я скорее подавлюсь собственным кашлем, чем осмелюсь без нужды привлечь внимание к своей персоне, спросил:
— Ты хочешь что-то сообщить, Афанасий?
Здесь уж на меня обратили взоры и все остальные высокие особы, к чему я совершенно не привык, так что не смог унять некоторого дрожания голоса.
— О господине Фандорине, том самом, что вчера… оказался свидетелем злодеяния. — Я справился с волнением и продолжил уже ровнее. — Сегодня утром, когда по известной причине у нас в доме наблюдалось некоторое волнение, господин Фандорин сидел на террасе и преспокойным образом курил сигару…
Симеон Александрович раздражённо оборвал меня:
— Ты и в самом деле полагаешь, что нам и государю императору так уж необходимо знать, как провёл утро господин Фандорин?
Я немедленно умолк и поклонился его высочеству, не смея продолжать.
— Помолчи, Сэм, — резко прикрикнул на младшего брата Георгий Александрович.
У Симеона Александровича есть несчастливая особенность — его никто не любит. Ни родственники, ни приближённые, ни москвичи, ни даже собственная супруга. Такого человека любить трудно. Говорят, покойный государь для того и назначил его генерал-губернатором в Москву, чтобы пореже видеть. И ещё для того чтобы удалить от двора окружение его высочества, всех этих смазливых адъютантиков и подкрашенных секретарей. Увы, обыкновения Симеона Александровича ни для кого секретом не являются — о них судачит всё общество. Вот и сегодня, едва войдя в прихожую (и прибыл-то самым последним, уже после государя), его высочество с оживлением спросил меня: «А что это за красавчика я повстречал сейчас на лужайке? Этакого тоненького, с жёлтыми волосами?» Я почтительно объяснил великому князю, что это, верно, был англичанин мистер Карр, но внутренне испытал некоторое потрясение — как можно, зная причину, по которой созвано чрезвычайное совещание, давать волю своим наклонностям? Да дело даже не в наклонностях — очень уж у его высочества характер нехорош.
— Говори дальше, Афанасий, — велел мне Георгий Александрович. — Мы все тебя внимательно слушаем.
Я не мог не отдать должное выдержанности и мужеству моего господина. Обыкновенный человек, отец похищенного ребёнка, метался бы, кричал, рвал на себе волосы, а его высочество ни на миг не утратил контроля над собой, разве что курил папиросы одну за одной. В такие минуты особенно остро сознаёшь, какой высокий почёт и какая несказанная ответственность служить персонам императорской крови. Это особенные люди, не чета все прочим.
— Осмелюсь доложить, — продолжил я, — такая невозмутимость со стороны лица, осведомлённого о случившемся несчастье, показалась мне странной. Я подошёл к господину Фандорину и спросил, не удалось ли ему обнаружить в парке ещё каких-нибудь следов. Он ответил: «Вторая карета, что стояла близ лужайки, с которой похитили мальчика, уехала в направлении Большой Калужской. Служитель у парковых ворот видел быстро движущийся экипаж с плотно задвинутыми шторами на окнах». «Так что же вы молчите? — говорю ему я. — Нужно немедленно сообщить в полицию!» А он мне уверенно так: «Что толку? Теперь ничего не сделаешь». И присовокупил следующее.
Тут я намеренно сделал маленькую паузу и повторил слова Фандорина в точности, как запомнил:
— «Нужно ждать письма от Линда». Да, именно так: «Нужно ждать письма от Линда». Я, признаться, не понял, про какое письмо он толкует, а последнего слова и вовсе не разобрал. Но теперь точно припоминаю, он сказал «Линд». Затем меня позвали к телефону, и разговор прервался. Однако же получается, что господин Фандорин заранее знал про письмо и про Линда. Позволю себе также обратить внимание вашего императорского величества и ваших императорских высочеств на то обстоятельство, что вчера господин Фандорин возник на месте похищения явно не случайно. Для случайного прохожего он действовал слишком решительно, говорил довольно странные вещи и опознал предводителя разбойников — назвал фамилию «Пендерецкий».
Полковник Карнович подал голос из своего угла:
— А вот про Леха Пендерецкого по прозвищу Близна я кое-что выяснил. Это один из предводителей преступного мира Царства Польского. Налётчик, вымогатель, убийца, но осторожен и ловок — до сих пор взять его с поличным не удавалось. По слухам, Близна имеет связи с уголовными сообществами многих стран Европы. Труп отправлен в морозильном вагоне на опознание в Варшаву, но, судя по приметам и данным бертильонажа, это и в самом деле Пендерецкий.
— Откуда же Фандорин знал про этого субъекта? — задумчиво произнёс Кирилл Александрович.
Симеон Александрович зло усмехнулся:
— Ну, это легко выяснить. Нужно арестовать Фандорина и как следует допросить. Всё выложит. Мой Ласовский умеет языки развязывать. Как гаркнет — мне и то не по себе делается.
И его высочество засмеялся, очень довольный шуткой, но никто из присутствующих его веселья не разделил.
— Дядя Кир, дядя Сэм, — мягко сказал его величество, — вы произносите имя этого Фандорина так, как будто оно вам известно. Кто это такой?
За великих князей ответил начальник дворцовой полиции. Вынув из кармана какой-то листочек, он доложил:
— Фандорин, Эраст Петрович. Сорока лет. Православного вероисповедания. Потомственный дворянин. Кавалер … многих орденов, всех не перечислишь. Статский советник в отставке. Почти десять лет состоял чиновником особых поручений при московском генерал-губернаторе князе Долгоруком.
— М-да, снова Фандорин, — протянул Кирилл Александрович, глядя в окно, словно припоминая какую-то давнюю историю. — Интересно, где он пропадал все эти годы?
Из этих слов я сделал вывод, что его высочество и в самом деле знаком с отставным статским советником.
Тут оказалось, что Симеон Александрович знает этого господина ещё лучше, причём, кажется, не с самой лестной стороны.
— Фандорин пять лет не показывал в Москву носа, — скривив губы, сообщил генерал-губернатор. — Знает, шельма, что у меня в городе ему делать нечего. Это, Ники, авантюрист наихудшего сорта. Коварный, изворотливый, скользкий, нечистоплотный. Как мне докладывали, убравшись из России, преуспел во всяких тёмных делах. Успел наследить и в Европе, и в Америке, и даже в Азии. Признаться, я слежу за перемещениями этого господина, потому что у меня к нему свой счёт… Так вот, мне доносят из верных источников, что Фандорин пал ниже некуда: ведёт расследования по заказу частных лиц и не брезгует брать вознаграждение — кажется, немалое. Дело в том, что среди его
— Прошу прощения вашего высочества, — с невозмутимым видом вставил Карнович, — но защита императорской семьи относится к компетенции моего ведомства, и, смею вас уверить, мы превосходно справимся с этой миссией без участия московской полиции и уж тем более без помощи сыщиков-любителей. — Полковник слегка улыбнулся и уже совсем тихо, как бы про себя, прибавил. — Тоже ещё Шерлок Холмес выискался.
— О, полковник, Фандорин — очень даже не любитель, — возразил ему Кирилл Александрович. — Это необычайно способный человек. Если кто и может помочь нам в этом сложном и деликатном деле, то только он. К тому же он что-то знает про этого мерзавца Линда. Немаловажно и то, что, будучи частным лицом, Фандорин совершенно не стеснён в методах. Нет, Ники, без этого человека нам не обойтись. Я даже склонен полагать, что нам его сам Бог послал.
— Чушь! Полнейшая чушь! — Симеон Александрович отшвырнул карандаш в угол и я достал из кармана следующий. — Я решительно возражаю!
Кирилл Александрович, не привыкший к подобному обращению, да и вообще, насколько мне известно, относящийся к младшему брату с нескрываемым презрением, наклонил львиную голову и вперил в генерал-губернатора свой знаменитый испепеляющий взгляд. Симеон Александрович, в свою очередь, упрямо выпятил подбородок, отчего его холёная узкая борода сделалась похожа на корабельный бушприт, и принял самый непреклонный вид.
Возникла тягостная пауза.
— Что же мы решим с этим Фандориным? — жалобно спросил император. — Звать его сюда или нет? Попросить о помощи или арестовать?
Ни тот, ни другой его величеству не ответили, даже взглядом не повели. Тут была давняя, многолетняя вражда, начавшаяся, когда нынешнего государя ещё и на свете не было. Только, как говорят по-народному, жидковат Симеон Александрович против Кирилла Александровича. Не было случая, чтобы он взял верх над старшим братцем.
Георгий Александрович, хотя бы и в силу комплекции, гораздо покойнее и добродушнее обоих, но уж если разгневается — держись. Вот и теперь он вдруг стал наливаться малиновой краской, весь как-то раздулся, так что я испугался, не лопнут ли крючки на воротнике, и стало ясно: сейчас грянет буря.
Его величество не видел этой страшной картины, так как смотрел на Кирилла Александровича и Симеона Александровича. Если бы видел — уж наверняка промолчал бы, а так начал примирительным голосом:
— Дядя Сэм, дядя Кир, выслушайте моё мнение…
Тут-то гром и грянул. Георгий Александрович так хватил с размаху кулаком по столу, что опрокинулось два бокала, треснула кофейная чашка, перевернулась пепельница, а Симеон
