счесть это за примету. Но я-то ни капли не суеверен, к тому же - откуда мне знать, плохая это примета или хорошая?
В нашем городе только нам с Лоуэллом разрешено пользоваться Машиной. Чтобы стать следователем, надо пройти тесты на уровень интеллекта и эмоциональную устойчивость. А потом кучу обычных медицинских проверок. Твой характер исследуют начиная с двухлетнего возраста. Потом пять лет обучения, а когда получаешь работу, то обязан регулярно посещать психоаналитика. Ничего удивительного, что избытка следователей как-то не наблюдается.
Да и зачем нужно много следователей? В 2042 году преступники встречаются примерно так же часто, как бизоны. Машины покончили с преступностью. Если какой-нибудь бандит решится пойти на дельце, его поймают в течение суток. Возмездие настигает преступника с абсолютной неотвратимостью, а на таких условиях немногие согласятся идти на правонарушение. Кто захочет грабить банк, зная, что Некто наблюдает за ним из укрытия, что этот Некто заранее знает все его действия и давно составил план, как ему помешать. К 2042 году остались только такие преступники, которым нет дела до последствий. Единственные сохранившиеся преступления - совершенные в состоянии аффекта, после которых преступник обычно кончает жизнь самоубийством.
Мне такое не подходит, кушайте сами. Я вполне доволен своей жизнью, вот только эта заноза в боку. Но и она, как я понял, бросив взгляд на часы, очень скоро будет вытащена.
- Алло, шеф? - голос в трубке мой собственный.
- Он самый, - ответил я.
Затем я плотно зажал ладонью наушник трубки. Конечно, было бы интересно послушать, что я там говорю, но впоследствии это может вызвать приступ de'ja vu в тот самый момент, когда мне потребуется вся моя сообразительность. К тому же я и так знаю, что он говорит. Я обдумывал это много раз. А коли так, то зачем и слушать?
Я выждал ровно две минуты и отодвинул руку с трубки. Там звучали частые гудки. Я положил трубку на место и дружески похлопал ее.
Шеф читал один из дряхлых детективных романов XX века, которые он выуживает у букинистов. Должно быть, он сожалеет о старых добрых временах до появления Машин, когда полицейский был не только регулировщиком уличного движения, регистратором несчастных случаев и всевозможных мелких скандалов. Немногие настоящие преступления, что еще остались в мире, даже не проходят по нашему ведомству. А у шефа-то и разрешения на пользование Машиной нет.
- Что новенького? - спросил я.
- Все тихо, - ответил он, отложив книгу. - Убрали с улицы пару алкоголиков, и еще был вызов на дорожное происшествие.
- Что-нибудь серьезное?
- Да нет. Там сейчас Макнамара. Какого-то парня сшибло такси. Его даже не ранило, а только оглушило слегка. Скорая помощь отвезла его на рентген. Совсем было бы пропащее утро, если бы не «Убийство Роджера Экройда».
Я не сразу понял, о чем он говорит.
- Убийство?!
Он рассмеялся и показал обложку книги.
- Я еще не понял, кто его убил. В этих старинных сочинениях до самого конца невозможно разобраться, кто же виноват. А как у
тебя дела?
- Порядок. Скучновато в конторе без Лоуэлла. Пишет он что-нибудь?
- После открытки, что он прислал на той неделе, больше ни слова. Как говорят, затерялся в угрюмых непролазных дебрях.
Вот и славно. Чем сильнее он затеряется, тем лучше.
- Ну уж за него-то можно быть спокойным.
- А как Карен?
Вопрос шефа не был простой данью вежливости. У Карен были прекрасные отношения с шефом и, честно говоря, со всеми сотрудниками нашего участка. Общественное мнение считало нас образцово- показательной семьей.
Мы с Карен так здорово умеем лицемерить, что порой притворяемся даже друг перед другом. Я ни разу не дал ей понять, что мне известны ее отношения с Эриком. И я ни разу не поймал их flagrante delicto[1], Карен достаточно осторожна, чтобы не допустить такое. Моя уверенность основывалась на шепотках, мимолетных взглядах, целом наборе мелких и по отдельности вполне невинных фактов. Но все вместе они собирались в прочную пирамиду неприглядной правды. Но вот если я решу потребовать развода, то на суде все это и гроша ломаного стоить не будет. Более того, поделись я своими мыслями с Гриерсоном - психоаналитиком, являться на прием к которому я обязан еженедельно, - он, пожалуй, решит, что у меня начался бред. И тогда Ирвинг Пробити Веннер (Пробити - мое второе имя) полетит с работы или, того чище, будет отправлен на какой-нибудь перекресток дуть в свисток, пугая нарушителей уличного движения. Нет уж, спасибочки.
Иного выхода из этой ситуации не было. Приходилось действовать самому.
- Карен? - рассеянно переспросил я. - С Карен все отлично. - Затем я сменил тон: - По правде говоря, она малость приболела утром. Что-то с желудком, ничего серьезного. Она думает, что успеет поправиться к вечеру.
- А что у вас вечером?
- Мы взяли билеты на «Тунис-42». Сегодня премьера. С нами пойдет еще один знакомый. Ведь у нас скоро годовщина свадьбы, и мы начинаем отмечать ее заранее.
- Будем надеяться, что она поправится. Ты бы ей позвонил…
- Она, наверное, еще не встала. У нее любимая поговорка: «Полежишь, и все пройдет».
Ничто из того, о чем я сейчас говорил, не было важно для моего плана, но все вместе создавало картину самого обычного благополучного дня. Я даже поместил в эту картину своего друга, ненаглядного Эрика.
Вошла секретарша шефа, и я повернулся к выходу. В дверях я оглянулся.
- Я сбегаю в кафе за углом, перекушу, а то я сегодня толком не позавтракал.
- Можешь не спешить, - сказал он и добавил свою всегдашнюю шуточку: - На этой неделе нас не захлестывает волна преступности.
Я вышел на улицу в одиннадцать тридцать три. Стало прохладнее. Небо сменило цвет с прозрачно- синего на тускло-серый. От реки дул порывистый ветер.
Есть я пошел не в то кафе, что за углом, а кварталом дальше - там работала кассирша, знавшая меня в лицо. Я взял чашку кофе и бутерброд с ветчиной, уселся за столик напротив кассы и начал разгадывать кроссворд из утренней газеты.
Вскоре пошел дождь.
