где-нибудь в другом месте — кое-чему, действительно стоящему изучения; и я не сомневаюсь, у нее бы это неплохо получилось. Нас, мальчишек, приятно будоражил вырез в форме буквы «V» на ее груди — между отворотами голубой блузки. Тогда наступила эпоха коленок, открывающихся, если женщина усаживалась на стул. Мы с бою занимали стратегически выгодные позиции, чтобы исподтишка любоваться волнующе круглыми коленками нашей мисс Мэннинг, которые туго обтягивали шелковые чулки. От ее внимания это наверняка не ускользало. Она никогда не сердилась, но и не слишком шла нам навстречу. Пожалуй, ее не покидала только одна мысль: бедные зеленолицые девчушки, бедные, не теряющие надежды прыщавые сорванцы! Потерпите еще капельку — скоро двери перед вами откроются и вы выскочите из детской… Словом, мисс Мэннинг была слишком уж привлекательна, а такие женщины не очень склонны вкладывать всю свою душу в работу.
Привлекательной ее считал и мистер Кэрью. По нашим понятиям, существование его имело двоякое назначение — натаскивать нас по латинскому и обучать игре в регби, но понемногу мы стали примечать, что он тоже питает интерес к одной нашей общей знакомой.
Если во время тренировки на боковой линии появлялась мисс Мэннинг, не только нас, но и нашего наставника обуревала страсть к молодеческим подвигам. С какой отвагой кидались мы в схватку за мяч! Какими легкими, пружинистыми шажками устремлялись вприпрыжку, чтобы изготовиться к атаке перед вбрасыванием мяча, — где уж тут замечать присутствие мисс Мэннинг! Мистер Кэрью брался за нас всерьез: гонял и в хвост и в гриву, старательно демонстрировал особый прием — брошенный им мяч летел, как торпеда, мимо форвардов к зачетному полю. Бурная активность мистера Кэрью несколько озадачивала: у него была жена и только что родился ребенок. Сам мистер Кэрью был крупного сложения, светловолосый, пот с его красного лица катился градом — наверное, от игры в регби: во всяком случае, мне он запомнился всегда потным, разгоряченным. До нас он учительствовал в небольшой частной школе: латинист из него вышел неважнецкий — в регби он разбирался куда лучше. Наверняка ему пришлось бы помотаться в поисках места, если бы в нашей школе вместо футбола не ввели регби: ему с нами, конечно, здорово повезло. И тут наша мисс Мэннинг зачастила на боковую линию, разумно принимая все меры предосторожности, чтобы не испачкать туфли. Как заботливо помогал ей мистер Кэрью обойти непросохшую лужицу! Игра в регби, разумеется, приостанавливалась: мистер Кэрью вился вокруг гостьи, не отходя от нее ни на шаг, и то и дело разражался оглушительным хохотом — изо рта у него вылетали и растворялись в ноябрьском воздухе целые клубы пара. Он явно демонстрировал ей свою выправку и эмблему клуба, а мисс Мэннинг улыбалась ему рассеянно-томной улыбкой.
Сторожем в нашей школе служил отставной солдат — старый пьянчуга, гонявший нас с газона, когда мы были в младших классах. С появлением первых прыщей он наладился заводить с нами разговоры о жизни. Возвращаясь после перерыва на обед из ближнего паба, он источал перегар, оповещавший о его приближении вернее высланного вперед королевского гонца. Разгладив сивые армейские усы, сторож принимался повествовать о том, как оказался в сражении чуть не под копытами вражеской кавалерии, и показывал шрам, полученный на северо-западном фронте. И чем больше выпивал пива, тем воинственнее становился. Его милитаристский пыл явно подстрекал его боевитость и в сфере морали. В подпитии он сурово порицал подведенные глаза и крашеные губы, а набравшись, объявлял присутствие в парламенте женщин в коротких юбках вызовом самой природе. Новомодные прически, челки, короткие стрижки (бритье голов, разумеется, сюда не входило) клеймились им как злостный недосмотр Провидения и изображались едва ли не главной причиной упадка боевого духа в современной армии. Превыше всего наш сторож ставил штык и мистера Болдуина[23] — и вообще с него хватит этого безобразия!
В ту пору поздней осени, когда рано смеркалось, а заморозки сменялись слякотью, старый служака начал выказывать особое беспокойство. Что-то неладное запало ему в голову. Накачанный до краев пивом, он клонил к нашим горящим от любопытства лицам багровый, в прожилках, нос, обдавая из-под усов густым перегаром, с усилием ворочал налитыми желтизной белками и невнятно, намеками давал понять, что стоит ему только проговориться — мамаши немедля заберут нас отсюда, из этого бардака. Вам, молокососам, нечего совать нос в такие дела, вот так-то. И ты, Маунтджой, подумаешь, выискался: лучше помалкивай в тряпочку, не вздумай приставать с расспросами — понял?
Он вот-вот готов был проговориться, и нас колотила настоящая лихорадка: мы терялись в догадках, строя разные предположения. Сторож уже не мог от нас отвертеться. Коснувшись крылышками меда, мы увязли в нем намертво. Мистер Кэрью и мисс Мэннинг были для нас Адамом и Евой, воплощением секса. Трепеща от волнения, мы ощущали себя мужчинами: золотушным девчонкам вообще нечего было к нам лезть; мы жадно впивали откровения, приобщались к подлинной жизни — и глаза нам слепил ее невозможный блеск.
На время обеда назначались дежурства наставников: для мальчиков — учитель, для девочек — учительница. Нужен ли был присмотр еще и за взрослыми? Не могли они разве где-то встретиться? И что в этом, спрашивается, было такого особенного? И что удивительного, если Бенджи, надзиравшему за котельной, при очередном обходе случилось застать их вместе, а они его даже не заметили? Это бы ладно, но перед ним встала неразрешимая моральная дилемма. Что делать: пойти доложить директору или смолчать? Ломая над этим вопросом голову, сторож лишился сна и ударился в запой. В чем состоял его долг? Доложить или не доложить?
Раздуть дело можно было только одним способом. Ну конечно же, заголосили мы, конечно, Бенджи не должен молчать. Любовь к добродетели взыграла в нас еще пуще, чем в душе сторожа. Надо же, что творится! Всякое на свете бывает, но это уж чересчур, долдонили мы, упиваясь собственной нравственностью и дрожа от возбуждения. Подумать только, мисс Мэннинг! Томная, соблазнительная мисс Мэннинг! А мистер Кэрью-то каков — раскрасневшийся, пышущий жаром!
Когда Бенджи наконец решился, пятеро из нас прокрались за ним. Мы затаились в пустом коридоре и проследили, как он постучал в кабинет директора. Затем минут десять околачивались у запертой двери, не смея приблизиться и подслушать. Вскоре дверь распахнулась — и на пороге показался Бенджи. С кепкой в руке, он пятился назад, продолжая на ходу возмущенно разглагольствовать. Директор вышел следом, явно пытаясь его унять, однако Бенджи не поддавался на уговоры, кипел от негодования и во всеуслышание твердил:
— Я что сказал, сэр, так меня не собьешь. И еще скажу хоть сто раз подряд: да будь они женаты — хуже быть не могло!
Тут директор заметил нас. Думаю, ему было яснее ясного, чт
Оставшиеся дни мистер Кэрью и мисс Мэннинг ходили в ореоле славы и были окружены безмолвным преклонением. Выбыв из скучного разряда учил, они приобрели статус настоящих взрослых — тех, кто грешит. Они сделались нашими кинозвездами. Мы охотно уселись бы у ног мисс Мэннинг и завороженно ее слушали — пожелай она только поведать нам некие жизненные тайны. Каждое ее слово мы безоговорочно приняли бы на веру — вот еще одно достойное внимания противоречие… Когда мисс Мэннинг давала свой последний урок, мы,
