Нежданно-негаданно встретились в лесу с десятком голодных окруженцев. С ними пришлось поделиться последним сухарем, последней закуркой. Решение могло быть только одно: всем вместе пробиваться к своим через фронт.
Двинулись на восток. Азимут: 50°. Попутно заложили несколько мин на дорогах.
Окруженцев вел недюжинной смелости и стойкости танкист в шлемофоне и черной, торчащей колом на морозе кирзовой куртке.
Танкист шел с Верой впереди и в сгущавшихся сумерках негромко рассказывал ей о кровавых боях под Вязьмой:
— Немец, понимаешь, привык расстреливать наши «бетушки» как кроликов, а тут мы впервой появились на «Т-34». Лупим танки гадов с полутора-двух километров, утюжим ихнюю пехоту, а снаряды ихних противотанковых пушек отскакивают от нашей брони, как мячики! Много мы этих пушечек подавили. «Тридцатьчетверка» — это королева танков! Жаль только, маловато их было!.. Но мы и в котле под Вязьмой крепко помогали Москве, сковали большие силы немцев…
Танкист снял с облетевшей березки заскорузлый белый листок — сброшенную с самолета листовку с русским и немецким текстом и рисунком, который изображал бесконечную снежную степь, сплошь усеянную трупами немецких солдат. «Немецкие солдаты! — взывала листовка. — Мы спрашиваем вас: зачем вы пришли к нам? Кто развязал эту кровавую войну?..»
— Немец прет в Москву, а мы предлагаем ему сдаться! — горько усмехнулся танкист. — Этим его сейчас не возьмешь. А фашист пишет в своих листовках, что Москва взята, что советские маршалы бежали из столицы, что седьмого ноября в Москве состоялся парад германской армии!
Он хотел было кинуть листовку в кусты, но Вера остановила его:
— На разжигу пойдет. И на курево.
Танкист закурил — Голубев дал ему легкого табаку. Курил он осторожно, держа самокрутку в дупле кулака.
— Видели мы объявления в деревнях, — сказал танкист, — фашисты сулят три тысячи рублей за голову партизана.
Вера попросила по-мужски:
— Оставь «сорок»!
Затянулась неглубоко, с опаской, — пожалуй, партизанка должна курить. Как-то солиднее. Но тут же закашлялась. Подражая мальчишкам, затушила слюной окурок, растрепала и рассыпала вокруг, чтобы следа не было.
Что с Москвой? Эта мысль неотступно гвоздила мозг. «Взял немец Москву», — шушукались в деревнях. «Не взял, а окружил он Москву», — возражали некоторые. Не так уж далеко прошла 4-я армия фон Клюге на центральном участке фронта. Не имея рации, разведчики не могли знать, что на флангах танковые армии генералов Гепнера, Гота и Гудериана, стремясь взять столицу в панцирные клещи, со стороны Загорска, Коломны, Тулы прорвались чуть не к самой Москве, что в тот самый день — 28 ноября — фельдмаршал Гюнтер фон Клюге отдал приказ о новом «последнем наступлении» войскам своей армии, застрявшей на уже замерзшей Наре и на Минском шоссе.
Они шли краем лесного бора, обходя совхоз «Головково». Сквозь сосновый частокол смутно виднелись фруктовые деревья старого барского сада с окрашенными известью комлями яблонь. Внезапно с площадки из досок, построенной немцами-«кукушками» на развесистой высокой ели за садом, басовито ударил ручной пулемет. Это был опять МГ-34, и лента у него была тоже заряжена зелеными трассирующими пулями. Тут же заливисто затрещал автомат второго номера. По звуку это был обычный пистолет-пулемет 38–40 с тридцатидвухзарядной обоймой.
Танкист тут же повалился на бок. Вера резко взмахнула рукой, чтобы указать товарищам путь в глубь леса, рванулась сама к лесу и, ощутив вдруг бешеной силы удар чем-то тяжелым и обжигающе горячим, в плечо, рухнула на снег, на сосновое корневище. Царапая руки о заледенелую кору, обхватила дерево, пыталась встать и не могла.
Когда совсем стемнело и Леша Голубев и Наташа Самойлович вернулись к опушке, чтобы узнать, что сталось с Верой, и вынести ее, если она лежит там под сосной раненая, они не нашли разведчицу. Тут и там снег прожгли капли алой крови. Снег вокруг был утоптан, значит, Веру кто-то унес. Кто? Наверное, немцы. А может быть, и не немцы вовсе, а местные жители? Живой взяли Веру или мертвой? На все эти вопросы разведчики не могли ответить. Они долго искали, ждали ее. Стало ясно, что маленькая группа ей уже не может помочь.
И друзья Веры ушли, держа путь к фронту. Близ деревни Большие Семеничи вся шестерка благополучно перешла линию фронта по замерзшим Нарским прудам вместе с потерявшими своего лихого командира-танкиста окруженцами. И Большая земля салютовала им огненными параболами «катюш», протянувшимися в черном небе над белым льдом.
Много позднее стало известно, что как раз тогда, когда немцы везли в Головково бесчувственное тело тяжело раненной Веры, шла Зоя навстречу подвигу, навстречу бессмертию.
Веру привезли в Головково на машине в небольшое строение, где сейчас помещается мастерская Головковской восьмилетней школы. В этом строении, стоявшем рядом со снесенным ныне небольшим зданием школы, превращенной немцами в казарму, стоял штаб 347-го полка 197-й пехотной дивизии вермахта.
В штабе начался допрос схваченной партизанки. На стол положили отобранный у Веры револьвер- наган, патроны, бутылки с горючей смесью, индивидуальный перевязочный пакет. Немцы сняли с нее телогрейку, бежевый армейский свитер. Девушка осталась в красноармейской нижней рубашке из байки.
347-й полк состоял из ландверовцев, служивших прежде в пограничной охране на Рейне в земле Гессен. Командовал этим полком подполковник Бремер. Он и есть главный убийца Веры, отдавший приказ о ее казни. Бремера знали все в дивизии. Он получил Железный крест за то, что едва отбился от русских 2 августа в лесном бою за Рославлем. Его полк пробивался тогда к шоссе Рославль — Смоленск. Разместившийся в Лесничевке штаб полка был атакован ночью отрядом из 28-й армии Советов. Бремер с уцелевшими штабистами отстреливался, пока не подоспели артиллеристы 197-й дивизии. После той ночи, чуть не ставшей для него последней, подполковник Бремер страшился русского леса. И вот в его руках — партизанка, «лесной призрак», одна из тех, кто нападает в лесу по ночам на солдат фюрера.
Случайными свидетелями допроса и истязания Зои оказались местные жители Петрищева. В головковском штабе были одни немцы. Никто никогда не расскажет, какие вопросы задавали Вере гитлеровские офицеры и как она на них отвечала. Но крайновцы и все разведчики, знавшие Веру, знают: Вера вела себя, как Зоя. Обе были достойны своих командиров, своих товарищей по отряду.
Палачами Зои были офицеры 332-го полка вермахта. Палачами Веры были офицеры 347-го полка той же 197-й пехотной дивизии — те же рейнцы и гессенцы. И действовали они по одному и тому же «бефелю». «Бефель ист бефель» — «приказ есть приказ».
Это был приказ начальника штаба верховного командования вермахта Вильгельма Кейтеля, подписанный 16 сентября 1941 года в ставке в Герлицком лесу под Растенбургом. Отмечая широкое развитие руководимого Москвой партизанского движения на оккупированной вермахтом советской земле, Кейтель сообщал, что «фюрер распорядился, чтобы повсюду пустить в ход самые крутые меры для подавления в кратчайший срок этого движения, что на указанных территориях человеческая жизнь ничего не стоит и устрашающее действие может быть достигнуто только необычной жестокостью». При этом Кейтель указывал: «В качестве искупления за жизнь одного немецкого солдата… должна считаться смертная казнь для 50-100 коммунистов… Особенно следует карать смертью шпионские действия, акты саботажа..»
Да, в глазах гитлеровского офицерья жизнь Веры ничего не стоила. Они применили к ней необычайную жестокость с целью устрашающего действия. Назавтра они готовились прорвать оборону Красной Армии на Паре. А в подмосковном тылу у них было тревожно. Более сорока партизанских отрядов, насчитывавших около 1800 коммунистов и комсомольцев, действовали в семнадцати полностью оккупированных и десяти частично оккупированных районах Московской области. Это не считая военных разведчиков. Верейский партизанский отряд вывел из окружения мотострелковый батальон с материальной частью. По данным можайских партизан, переданным в разведотдел штаба Западного фронта, советская
