– Что вы хотите сказать, дражайший господин профессор? – спросил Тусман.
– Ну, видите ли, в ту пору в ратуше часто справлялись веселые свадьбы, продолжал золотых дел мастер. – А те свадьбы не чета нынешним. Да, тогда счастливые невесты частенько выглядывали из окон, и нельзя не назвать приятным фантомом воздушное видение, которое из далекого прошлого вещает о том, чему суждено свершиться в наши дни. Вообще должен сказать, что в ту пору наш Берлин был куда веселей и оживленнее, а теперь все делается по одному образцу, и среди такой скуки люди находят удовольствие даже в том, что скучают. Тогда задавались пиры, такие пиры, что теперь и не снятся. Вспомнить хотя бы торжественный и пышный прием, оказанный жителями Кельна в тысяча пятьсот восемьдесят первом году в воскресенье на крестопоклонной неделе курфюрсту Августу Саксонскому с супругой и сыном Христианом, когда навстречу им выехало верхами около ста дворян. А бюргеры обоих городов – Берлина и Кельна, включая и шпандауэцев, в полном вооружении выстроились шпалерами от Кепеникских ворот до самого замка. На следующий день состоялись пышные конные ристалища, в которых приняли участие многие рыцари во главе с курфюрстом Саксонским и графом Постом Барбийским в золотых одеяниях и золотых высоких шлемах; оплечья, налокотники и наколенники изображали золотые львиные головы, а ноги и руки, облаченные в шелк телесного цвета, казались обнаженными, как у языческих воинов на наших картинах. В золоченом ноевом ковчеге были спрятаны певцы и музыканты, а наверху поместили одетого в телесного цвета шелк маленького мальчика с крылышками, колчаном, луком и повязкой на глазах, как изображают Купидона. Два других мальчика в пышных одеяниях из белых страусовых перьев, с позолоченными глазами и клювами изображали голубков и везли ковчег, из которого каждый раз, как курфюрст пускал коня и попадал в цель, раздавалась музыка. Затем из ковчега выпустили нескольких голубей; один из них сел на высокую соболью шапку нашего всемилостивейшего повелителя курфюрста, захлопал крыльями и пропел итальянскую арию весьма приятно и куда лучше, чем семьдесят лет спустя ее певал наш придворный певец Бернгард Пасквино Гроссо из Мантуи, но все же не так очаровательно, как в наши дни поют оперные певицы, кои, надо сознаться, исполняют свои арии в гораздо более удобном положении, чем тот голубок. Затем был пеший турнир, на котором курфюрст Саксонский и граф Барбийский появились в ладье, задрапированной желтыми и черными полотнищами, с парусом из золотой тафты. Позади курфюрста сидел тот самый мальчик, что накануне изображал Купидона. Теперь он был с длинной седой бородой, в пестром балахоне и в остроконечной черно-желтой шляпе. А вокруг ладьи плясали и прыгали многие благородные господа с рыбьими хвостами и головами, переряженные в лососей, сельдей и прочий веселый рыбий народ, что представляло весьма приятное зрелище.
Вечером в десятом часу жгли сопровождавшийся немолчной пальбой великолепный фейерверк в виде четырехугольной крепости с ландскнехтами; солдаты непрестанно палили, кололи, рубили, потешая народ своим дурачеством; с треском и блеском взлетали в небо до тысячи ракет – огненные кони, люди, редкостные птицы и всякие звери. Фейерверк продолжался не менее двух часов. Во время рассказа золотых дел мастера правитель канцелярии проявлял все знаки живейшего интереса и полного удовольствия. Он поддакивал тоненьким голоском: 'Ишь ты… да… вот это так' – ухмылялся, потирал руки, ерзал на стуле и пропускал рюмку за рюмкой.
– Многоуважаемый господин профессор! – воскликнул он наконец фальцетом, что было у него признаком величайшей радости, – многоуважаемый и дорогой господин профессор, вы так живо рассказываете, что можно подумать, будто вы собственными глазами видали все это великолепие.
– Ну, а почему бы мне не видеть этого собственными глазами?
Тусман, не уразумев смысла этих странных слов, уже хотел попросить разъяснения, но тут к ювелиру обратился ворчливый старик:
– Смотрите не забудьте самые пышные празднества, которыми радовали берлинцев в те лучшие времена, что вы так превозносите. Тогда на площади Нового рынка дымились костры и лилась кровь ни в чем не повинных жертв, которые под ужаснейшей пыткой признавались во всем, что только могли изобрести глупость и изуверство!
– Вы, милостивый государь, вероятно, разумеете постыдные процессы ведьм и колдунов, которые бывали в старину, – вмешался в разговор господин Тусман. Да, это, конечно, большое зло, но наш просвещенный век положил ему конец.
Ювелир бросал странные взгляды то на старика, то на Тусмана и наконец с таинственной усмешкой спросил последнего:
– Слыхали вы историю, случившуюся в тысяча пятьсот семьдесят втором году с евреем Липпольдом, чеканщиком монет?
Не успел Тусман ответить, как золотых дел мастер уже снова заговорил:
– Еврея Липпольда обвинили в подлом мошенничестве и гнусном плутовстве, хотя он пользовался доверием курфюрста, был поставлен во главе всего монетного дела и, когда случалась нужда в деньгах, выручал крупными суммами. То ли он сумел оправдаться, то ли он располагал иными средствами обелить себя в глазах курфюрста, или же, как тогда выражались, дал умыться с серебра тем, к кому государь приклонял слух, словом, Липпольда за отсутствием вины собирались отпустить; надзор за его домиком на Штралауэрштрассе был поручен бюргерам. Тут случилось ему повздорить с женой, и в сердцах она крикнула: 'Ты бы уже давно был покойником, ежели бы наш всемилостивейший курфюрст знал, какой ты подлый плут и для каких мошеннических проделок прибегаешь к колдовской книге!' Эти слова донесли курфюрсту, и тот повелел тщательно обыскать дом Липпольда на предмет колдовской книги, которую в конце концов и нашли, и, прочитав ее, люди сведущие уразумели все его плутни. При помощи черной магии Липпольд собирался околдовать курфюрста и завладеть его землей, и только благодаря своему благочестию курфюрст спасся от дьявольских козней. Липпольда казнили на Новом рынке, но в ту минуту, когда пламя поглотило его вместе с колдовской книгой, из-под помоста вылезла большущая мышь и бросилась в огонь. Многие люди сочли эту мышь за нечистого, помогавшего Липпольду в его колдовских делах.
Во время рассказа золотых дел мастера старик оперся локтями о стол и, закрыв лицо руками, стенал и вздыхал, словно от невыносимой муки.
А господин Тусман, наоборот, казалось, не очень-то вникал в слова ювелира. Он был чрезвычайно весел и занят совсем иными мыслями. Когда золотых дел мастер окончил рассказ, он спросил сюсюкающим голоском, сладко ухмыляясь:
– Скажите же мне, дражайший и почтеннейший господин профессор, так там в окне на башне старой ратуши действительно была девица Альбертина Фосвинкель, это она глядела сверху на нас своими пленительными очами?
– Что! – завопил золотых дел мастер. – При чем тут Альбертина Фосвинкель?
– Господи боже мой, она ведь и есть та очаровательная особа, которую я решил полюбить и взять в супруги, – пролепетал в смущении Тусман.
– Сударь, – набросился на него золотых дел мастер, побагровев и гневно сверкая глазами, – сударь, в вас, должно быть, вселился бес, либо вы окончательно спятили! Вы хотите взять в супруги юную красавицу Альбертину Фосвинкель? Вы, несчастный старый педант! Да вы со всей вашей школярской премудростью и почерпнутым у Томазиуса политичным обхождением не видите дальше своего носа! Вы эти мысли бросьте, не то смотрите, как бы еще сегодняшней ночью вам не свернуть себе шею. Правитель канцелярии был смирный, миролюбивый, скажем больше, робкий человек, он никому не мог сказать резкого слова, даже если его заденут. Но речь золотых дел мастера показалась ему, верно, уж очень обидной, да к тому же еще он выпил крепкого вина больше обычного; поэтому он обозлился, как ни разу в жизни, вскочил со стула и взвизгнул:
– Не знаю, что и думать о вас, неизвестный мне господин золотых дел мастер, кто дал вам право так со мной разговаривать? Сдается мне, что вы морочите меня всякими глупыми фокусами, а сами задумали полюбить девицу Альбертину Фосвинкель, вы сняли ее портрет на стекло и с помощью волшебного фонаря, под полой вашего плаща спрятанного, показали мне у ратуши изображение сей приятной особы! Я, сударь мой, тоже в таких делах сведущ, и не по адресу вы обращаетесь, ежели полагаете запугать меня вашими фокусами и грубиянством!
– Берегитесь, берегитесь, Тусман, – спокойно и с какой-то странной усмешкой остановил его золотых дел мастер, – вы сейчас имеете дело с мудреными людьми.
И в то же мгновение вместо золотых дел мастера на господина Тусмана глянула, скаля зубы, мерзкая лисья морда, и, охваченный беспредельным страхом, Тусман повалился на стул.
