Сразу весь двор закипел, как котел. Свист стрел, удары дубин, звон мечей, крик, и стоны, и шипение гаснущих факелов заглушали тревожный грохот медных тазов, призывавший подмогу.
Человек, сидевший в носилках, выскочил с такой быстротой, что носилки перевернулись. Он сбросил с себя золотой халат и оказался в потертой и рваной куртке. Схватив обеими руками свой сверкающий головной убор, он бросил его под ноги ближайшему солдату. Как крыса, шмыгнул он между борющихся людей, как заяц, выбежал за ворота на площадь и, не останавливаясь, не оглядываясь, побежал вперед. Издали услышал тяжелый топот, понял, что охрана возвращается во дворец, свернул в переулок, в другой, заметался, запетлял, стремясь запутать свой след.
Тут он заметил не слишком высокую стену, с разбегу перемахнул через нее; как кошка, упал на четвереньки, вскочил, взобрался на ближайшее дерево, по свисавшей ветви спустился на крышу дома, изогнувшись, скользнул под ее выступ и притаился за балкой. Здесь он впервые вздохнул полной грудью и замер.
«О, Цзинь Фу, ты еще жив, — подумал он. — Спасли тебя быстрые ноги. Надолго ли? Завтра будут тебя искать по всему городу».
В это время взошла луна, и серебряный свет залил маленький сад. Два гранатовых деревца сторожили глиняный чан, где жили рыбки. В бамбуковых клетках, подвешенных под выступом крыши, спали, нахохлившись, птицы. Было очень тихо.
Открылись решетчатые двери бокового павильона, и из комнаты в сад вышел человек в темном халате. Он был невысок, немолод и уже начинал полнеть. Густые волосы были так туго закручены узлом на макушке, что оттягивали брови к вискам. На пальцах рук блестели узкие футляры, предохранявшие непомерно отросшие ногти, знак того, что он занимался лишь умственным трудом и не знал тяжелой ручной работы.
Человек ступил два-три шага так изящно, точно и неслышно, будто в ночной чаще тигр вышел на водопой. Луна бросала на сто лицо резкие трепещущие тени, и Цзинь Фу не мог понять странного смешения выражений, сменяющихся на его лице. Вдруг человек потянулся, зевнул, повернул голову и его глаза встретились с глазами Цзинь Фу.
Цзинь Фу задрожал и крепче прижался к балке. Мысли в его голове закружились, как песчинки, гонимые ветром. Перед его затуманенным взглядом сад вдруг покачнулся, луна упала в чан с рыбками, клетки с птицами взлетели вверх, гранатовые деревца вытянули истин.
«Вот твоя гибель и конец молодой жизни, — подумал Цзинь Фу, — Сейчас этот человек закричит и призовет ночную стражу и тебя растерзают на клочья».
Но человек не кричал, а стоял неподвижно, не сводя с глаз Цзинь Фу свои глаза, и вдруг его рот дрогнул и он засмеялся.
От этого смеха, высокого, звонкого и переливчатого, казалось, сама ночь ожила. Смеясь, зашуршали листья, смеясь, заплескались рыбки, смеясь, заплясали звезды, и все тело Цзинь Фу вдруг задрожало от смеха, в то время как его зубы стучали от страха и защипало глаза, завороженные чужими зрачками. А человек сквозь смех вдруг воскликнул:
— Что за странный плод созрел на балке под крышей?
И Цзинь Фу, не в силах выдержать напряжение, разжал руки, выпустил балку и, как спелый плод, упал наземь.
Барабан в башне пробил третью ночную стражу. В переулке «Дно горшка» Маленькая Э проснулась с криком:
— Мне снилось что-то страшное!
— Спи! — ответила Сюй Сань. — Ничего страшного не случилось. Если ты будешь кричать по ночам, придет проклятый А-ха-ма заберет тебя.
— Не надо! — прошептала Маленькая Э, прижалась к матери и заснула.
Глава третья
КАК ЛЭЙ ЧЖЕНЬ-ЧЖЕНЬ НАНЯЛ ДВУХ АКТЕРОВ
Цзинь Фу упал наземь перед человеком в темном халате и обхватил руками его ноги, обутые в бархатные сапоги.
— Господин, не смейтесь надо мной, — взмолился он. — Спасите меня, потому что мне грозит тюрьма и казнь. Только что убит злодей А-ха-ма.
— Убит? — закричал человек, и его лицо мгновенно изменилось, выразив такой гнев, что Цзинь Фу в ужасе закрыл глаза. — Как же это так? Как смели убить его, не предупредив меня? Для того ли ходили ко мне за советами и обсуждали со мной все нити заговора, так что знал я про то лучше, чем если бы сам все придумал и записал? И вдруг, когда наступает последнее действие трагедии, меня нет приэтом! На десять тысяч лет ждет их слава героев-мстителей, а мне ни один голос не крикнет: хао-хао, хорошо! А впрочем, сам я виноват, что на целую неделю заперся в кабинете с кистью, тушью и бумагой и никого к себе не допускал. И теперь я прозевал это превосходное представление!
Тут прервал он свою речь, услышав удары тяжелых кулаков, от которых затряслись ворота. Громовый голос загрохотал:
— Открывай мне двери, полуночный мечтатель! Эй, Гуань Хань-цин, не слышишь меня, что ли?
— Стража! — забормотал Цзинь Фу.
— Не бойся, это друг. А впрочем, беги в павильон и спрячься. Сейчас я вернусь.
Одним прыжком Цзинь Фу перескочил через каменные ступени и высокий порог, закрыл за собой дверь и оглянулся. В низкой комнате на столе были разбросаны листы бумаги, слабо освещенные лампой в фарфоровом ажурном колпаке, и влажная кисть сохла на деревянной подставке в виде горы с тремя вершинами. В дальнем углу, на жестком бамбуковом ложе, лежал человек в неряшливой старой одежде и смотрел в потолок. Вокруг его худого лица во все стороны торчали космы густых черных волос. Цзинь Фу ящерицей скользнул под ложе и притаился.
Почти тотчас в комнату вошли двое. Снизу Цзинь Фу видны были только ноги. Одни небольшие и узкие в черных бархатных сапогах, вторые в огромных растоптанных матерчатых туфлях.
— Я уезжаю, Гуань Хань-цин, и пришел проститься, — загремел обладатель туфель.
— Умерь свой голос, Лэй Чжень-чжень, — прервал его Гуань Хань-цин. — Ты разбудишь всех соседей.
— Я уезжаю, — пророкотал Лэй Чжень-чжень шепотом, подобным шуму горного потока. — Только что убили А-ха-ма.
— Это мне известно, — угрюмо ответил Гуань Хань-цин. — Но какое это имеет отношение к тебе?
— Такое же, как к тебе и ко всем китайцам. Все мы приняли в том участие — кто делом, кто замыслом, кто тайным сочувствием. Боюсь, как бы в ближайшие дни не начались преследования. Тогда и здесь не заработаешь, и отсюда не выберешься. И еще неизвестно, удастся ли сохранить жизнь. Поэтому, хотя я и не успел собрать всю труппу, а решил ехать, пока возможно. И мой тебе совет: поезжай с нами. Во всех твоих пьесах, что ни монгол, то пьяница, обжора или убийца, что ни знатный чиновник, то негодяй. А знатный чиновник, значит, тот же монгол. Смотри, как бы не воспользовались они суматохой, не схватили бы тебя и потихоньку не прикончили.
— Как же я поеду ни с того ни с сего? — сердито спросил Гуань Хань-цин. — Этот дом, который я снял в тихом переулке, удобен для моей работы. Я только что начал писать великолепную пьесу. Так хороша, что ты на колени станешь, друг Чжень-чжень, выпрашивая ее у меня. Трижды три раза поклонишься мне в ноги! Что же мне, так ибросить ее на полслове? И деньги мои я все роздал приятелям в долг, когдa еще отдадут? С чем я поеду?
— Пьесу кончишь в пути, время дорогой долгое. И о деньгах не беспокойся, этой же пьесой оправдаешь дорожные издержки. Одно только плохо. Присмотрел я превосходного шута, да он спьяну свернул себе щиколотку. Где я второпях найду другого? А без шута не сыграешь ни одной пьесы.
