скрылась.
Скоро мы обнаружили, что на самом деле Софи свернула в переулок, немногим шире трещины в стене. Он круто шел вниз и был таким узким, что, казалось, по нему нельзя спуститься, не задев локтем шероховатую стену справа или слева. Темноту рассеивали всего два уличных фонаря – один посередине пути, другой где-то совсем далеко.
Борис ухватил меня за руку, едва мы начали спуск, и скоро опять послышалось его неровное дыхание. Софи я увидел уже в конце переулка, но, похоже, она наконец заметила свое упущение и стояла у дальнего фонаря, глядя на нас снизу вверх с немного озабоченным видом. Когда мы приблизились к ней вплотную, я сердито сказал:
– Послушай, разве ты не видишь, что нам за тобой не угнаться? День выдался утомительный – и для меня, и для Бориса.
Софи мечтательно улыбнулась. Потом, обняв Бориса за плечи, привлекла мальчика к себе и мягко проговорила:
– Не огорчайся. Я знаю, здесь не слишком приятно – похолодало и идет дождь. Но не расстраивайся – очень скоро мы попадем домой. Там будет очень тепло, мы об этом позаботимся. Так тепло, что можно будет остаться в футболках, если захочется. Там есть большие новые кресла, в которых можно свернуться калачиком. Такому малышу, как ты, легко в них потеряться. Ты полистаешь свои книги или посмотришь фильм по видео. А если захочешь, достанем из шкафа настольные игры. Я выну их все, а ты с мистером Райдером выберешь, в какую сыграть. Можно будет разбросать по ковру большие красные подушки и поставить игру прямо на пол. А я все это время буду готовить нам ужин и накрывать в уголке стол. Вместо одного большого блюда я, пожалуй, подам несколько разных. Мясные шарики, маленькие пирожки с сыром, немного пирожных. Не беспокойся, я помню все твои любимые и разложу их на столе. Потом мы сядем за ужин, а после еды продолжим игру втроем. Конечно, если тебе надоест игра, то мы ее оставим. Быть может, тебе захочется поговорить с мистером Райдером о футболе. Пойдешь спать, только когда по-настоящему устанешь. Твоя комнатка крошечная, но очень уютная, ты сам это сказал. Наверняка будешь спать как убитый. Неприятная прогулка по холоду к тому времени забудется. Да нет, ты все об этом забудешь, как только перешагнешь порог и почувствуешь тепло отопления. Давай не вешай носа. Мы уже почти добрались.
Говоря это, Софи обнимала Бориса, но потом вдруг выпустила, повернулась и пошла дальше. Внезапность ее поступка захватила меня врасплох: ее слова постепенно меня убаюкивали – и я на мгновение даже смежил веки. Борис тоже, казалось, был озадачен, и пока я брал его за руку, Софи вновь от нас удалилась.
Я старался, чтобы она не ушла слишком далеко, но заслышал позади чьи-то шаги и, не утерпев, оглянулся. Прохожий как раз вступил в круг света, отбрасываемого фонарем, и я увидел знакомое лицо. Звали его Джеффри Сондерс, мы с ним вместе учились в школе в Англии. С той поры мы не встречались, и меня поразило, как сильно он состарился. И скудное освещение, и холодная морось, конечно, играли роль, но все равно его потрепанный вид поражал. Плащ на нем словно потерял способность застегиваться – и он на ходу придерживал его у воротника. Мне не очень-то хотелось с ним здороваться, но стоило нам с Борисом двинуться вперед, как Джеффри Сондерс с нами поравнялся.
– Привет, старик, – заговорил он. – Так и думал, что это ты. Ну и поганый же вечерок выдался.
– Да, хуже некуда, – отозвался я. – А поначалу было даже приятно.
Переулок вывел нас на темную заброшенную дорогу. Дул сильный ветер; город, казалось, был неблизко.
– Твой мальчик? – спросил Джеффри Сондерс, кивнув в сторону Бориса. И, прежде чем я успел ответить, продолжал: – Хороший мальчик. Отменно удался. Выглядит неглупым. Сам я так и не женился. Всегда считал, что женюсь, но время ушло – и теперь, наверное, уже не женюсь. Откровенно говоря, пришлось хлебнуть всякого. Но я не хочу тебя утомлять рассказом о своих неудачах. Кое-что за эти годы происходило и хорошего. Все же. Отменная удача. Хороший мальчик.
Джеффри Сондерс подался вперед и поприветствовал Бориса. Борис, не то расстроенный, не то занятый своими мыслями, не ответил.
Дорога вела теперь вниз по склону. Пока мы пробирались сквозь темноту, я припомнил, что в школе среди сверстников Джеффри Сондерс слыл первым, делая успехи и в учебе, и на спортплощадке. Его неизменно ставили нам в пример, желая пожурить нас за недостаток старательности, и все были согласны, что со временем он сделается школьным старостой. В старосты он не попал, как мне вспомнилось, из-за какой-то неприятности, которая вынудила его внезапно покинуть школу на пятом году обучения.
– О твоем приезде я прочитал в газетах, – говорил мне Сондерс. – И ждал от тебя весточки. Думал, сообщишь, когда ко мне заскочишь. Купил в булочной пирожные, чтобы было что предложить к чаю. У меня в берлоге, конечно, довольно мрачно: я ведь холостяк и все такое, однако порой все еще жду гостей и, пожалуй, вполне способен неплохо их принять. И вот, едва услышал о твоем приезде, тут же помчался в булочную и купил набор пирожных к чаю. Это было позавчера. Вчера они вроде бы выглядели еще совсем прилично, хотя глазурь немного и затвердела. Но сегодня, поскольку ты все еще не появился, я их выбросил. Наверное, из гордости. То есть я имел в виду, что ты так преуспел в жизни, и мне не хотелось, чтобы ты ушел под впечатлением от моего жалкого существования в тесных нанятых комнатушках, где посетителю нечего предложить, кроме черствых пирожных. Поэтому я снова направился в булочную и купил свежих. И немного прибрал комнату. Но ты так и не объявился. Что ж, винить тебя я не могу. Послушай, – он снова наклонился и всмотрелся в Бориса, – ты как там, в порядке? Дышишь тяжело – похоже, совсем выдохся.
Борис, снова насторожившись, сделал вид, что не слышит.
– Замедлим шаг ради маленького копуши, – проговорил Джеффри Сондерс. – Просто одно время мне немного не повезло в любви. Многие в городе считают меня гомосексуалистом. Оттого, что снимаю комнату в одиночку. Сначала я возмущался, а теперь мне все равно. Ладно, меня принимают за гомосексуалиста. Ну и что? Когда надо, мои потребности удовлетворяют женщины. За плату. Вполне меня устраивает – и я бы сказал, некоторые из них очень достойные особы. И все же, какое-то время спустя, ты начинаешь их презирать, а они – тебя. Тут ничего не поделаешь. Я знаю большинство шлюх в городе. Это не значит, что я со всеми ними спал. Ни в коем случае! Но они знают меня, а я знаю их. Многие кивают при встрече. Ты, возможно, думаешь, что я влачу жалкое существование. Совсем нет. Все дело в том, как смотреть на вещи. Иногда ко мне приходят друзья. Я вполне способен угостить их чашечкой чая. У меня это неплохо получается – и они потом часто говорят, что остались очень довольны тем, что ко мне заскочили.
Дорога круто спускалась вниз, но потом выровнялась – и мы очутились посреди заброшенной фермы. Со всех сторон нас окружали высившиеся в лунном свете темные очертания амбаров и надворных построек. Софи продолжала идти впереди, однако теперь нас разделяло приличное расстояние, и я улавливал абрис ее фигуры только когда он исчезал за углом какого-нибудь сломанного строения.
К счастью, Джеффри Сондерс, по-видимому, отлично знал дорогу и прокладывал путь не задумываясь. Я следовал почти вплотную за ним – и тут меня посетило одно воспоминание из наших школьных дней: мне припомнились холодное зимнее утро в Англии, хмурое небо и замерзшая земля. Мне было не то четырнадцать, не то пятнадцать лет; мы стояли с Джеффри Сондерсом возле паба где-то в Вустершире, в глубине сельской местности. Нам двоим поручили помогать участникам загородного пробега; наша задача сводилась к тому, чтобы просто указать бегунам, появлявшимся из тумана, в какую сторону свернуть через близлежащее поле. В то утро я был чем-то необычайно расстроен – и минут через пятнадцать, на протяжении которых мы оба молча вглядывались в туман, не сумев побороть себя, я вдруг залился слезами. В то время я еще не очень хорошо знал Джеффри Сондерса, хотя, как и все окружающие, старался произвести на него выгодное впечатление. Поэтому я был совершенно подавлен – и когда наконец мне удалось совладать с собой, у меня было такое чувство, что Джеффри проникся ко мне крайним презрением и даже не желает со мной общаться. Но вот он заговорил – сначала глядя в сторону, а потом повернувшись ко мне. Сейчас уже забылись слова, сказанные им в то туманное утро, но их воздействие память моя удержала прочно. Прежде всего, даже проникнутый жалостью к себе, я не мог не ощутить щедрого великодушия Джеффри – и меня охватила глубокая к нему благодарность. А далее, именно в тот момент я впервые увидел – и холодок пробежал у меня по спине – школьного кумира с другой стороны, и из-за этого он не сможет оправдать возлагаемые на него ожидания. Теперь, когда мы с ним пробирались бок о бок
