Час спустя, сидя в гостиной за свежей «Дейли Телеграф», Барди услышал, как уехала машина с прислугой. Один из мужчин в ней пел, и Антонио догадывался – это не Лодель. Он поднялся и прошел в комнату Марии. Письма она уже перепечатала и аккуратно сложила на конторку. Надев лежавшие на пишущей машинке тонкие хлопчатобумажные перчатки, Барди сел, внимательно перечитал все письма и подписал их одним словом:
Окна столовой выходили в крошечный сад, ютившийся за чугунной оградой с низким кирпичным основанием. Прутья ее кое-где были поломаны. По другую сторону ограды шла улица, заставленная по обеим сторонам автомобилями, а дальше начинался асфальтированный теннисный корт, на скамейке которого в это раннее летнее утро переобувались двое молодых людей.
Миссис Луиджи Феттони взяла с дивана сумочку и сказала:
– Ну, я ухожу. Надеюсь, несколько дней ты и без меня обойдешься.
– Конечно, – ответил сидевший на диване пожилой мужчина и пошевелил ногами, которые только что, сняв шлепанцы, он положил на стул. Мужчина с помощью большого увеличительного стекла читал «Дейли Мейл».
– Что «конечно»? – переспросила жена.
– Конечно обойдусь, душечка, – пояснил он, не поднимая глаз. – Спасибо. – Мужчина говорил с иронией, но без раздражения.
Миссис Феттони взглянула на него так, словно собиралась высказать что-то в ответ. Но передумала. Вместо этого она подошла к зеркалу на стене и поправила шляпку легкими толчками пальцев – так лесной голубь клювом подправляет гнездо, которое после этого все равно остается неопрятным.
– Ну тогда пока, – сказала миссис Феттони, направляясь от зеркала к двери.
– Чао, – ответил муж, помолчал и с едва заметной улыбкой добавил по-итальянски: – дорогая.
Жена потопталась у двери, словно еще могла передумать и остаться. Луиджи, заметив ее колебания, поднял на нее глаза и вдруг решительно заявил:
– Поезжай. Если надо, я и шестьсот человек сумею накормить роскошным обедом. А здесь что? Я да кошка! Так чего ты суетишься?
– Тогда ладно. Я ухожу. Пока… – С последним звуком последнего слова она и вышла. Луиджи услышал, как хлопнула входная дверь, а немного погодя заскрипели ворота.
Феттони был почти лысый, с лицом аскета и глубокими бороздами по обеим сторонам подбородка, которые обычно очень мешали ему бриться. Вот и сегодня к началу правой борозды был приклеен кусочек покрасневшей ваты. На Луиджи была дешевая коричневая спортивная куртка, выцветшая голубая рубашка без воротника и мятые черные штаны. На шее повязан черный шелковый шарф, а на ногах надеты цветастые носки, один из которых наизнанку.
Через полчаса Феттони покончил с газетой, отложил на диван и ее, и увеличительное стекло и посмотрел на свои ноги. Покачал головой, усмехнулся и надел носок правильно. Вытащил из-под стола башмаки. Они были черные, шнурки сначала вдевались в дырочки, а потом цеплялись за металлические крючки. «Году в восемнадцатом такие в каждой лавке продавались, а теперь их только в музее найдешь», – подумал Луиджи и занялся поисками шляпы. Она, довольно поношенная, из коричневого велюра, оказалась на подоконнике, под складками тюлевой занавески. Потом Феттони взял со шкафа большой конверт, пришедший с утренней почтой, вскрыл его и вытряхнул четыре конверта поменьше, которые составляли все его содержимое. Из маленького горшочка за зеркалом Луиджи вынул книжечку марок, оторвал четыре трехпенсовые и аккуратно наклеил на конверты. Последний, – а надписаны все письма были на машинке, – предназначался профессору Роналду П. Дину, доктору наук, члену Королевского общества содействия развитию естествознания, жившему в усадьбе «Лауэр Лодж» в Годстоу. На конверте стояла пометка: «Лично, в собственные руки».
Положив письма в карман, Феттони поджег большой конверт от спички и, когда пламя разгорелось, бросил в камин.
Потом Луиджи взял шляпу, вышел на Фентиман-роуд, остановился, посмотрел, как двое молодых людей играют в теннис в Воксхолл-парке, и не торопясь двинулся к Саут-Ламберт-роуд, что лежала всего в нескольких шагах. Повернув за угол, он вынул из-за уха сигарету и закурил. Попыхивая ей, прошел к набережной Альберта, решая про себя, по какому мосту перейти Темзу – по Воксхолл или Ламберт. Наконец решил воспользоваться последним, а там сесть на автобус. Неважно, где именно отправлять письма, лишь бы подальше от собственного дома. Таковы были указания, и Луиджи уже много лет выполнял их неукоснительно.
Он шел, наслаждаясь солнечным утром, не обращая внимания на шум машин на набережной, и смотрел себе под ноги.
Пройдя от дома около мили, он добрался до автобусного кольца у моста Ламберт. На переходе, собираясь пересечь набережную и подойти к реке, посмотрел налево, направо и уже ступил было на дорогу, как вдруг его внимание привлекли вспорхнувшие над рекой голуби. В груди приятно екнуло, Феттони вспомнил о голубятне на заднем дворе дома в Брайтоне, которой владел много лет назад, вспомнил живо и ясно. Потом шагнул на мостовую, отвел взгляд от птиц. И только тут заметил неудержимо надвигавшийся на него красный лондонский автобус, огромный, изогнутый, похожий на рельсу, бампер. Однако было уже слишком поздно…
Феттони умер, не приходя в сознание, от многочисленных переломов черепа в больнице Св. Томаса. Документов при нем не обнаружили. Никто его не знал. Вообще, если кого-либо задавит в Лондоне в миле от собственной квартиры, можно считать, что он погиб в чужой стране. Во всяком случае, родственников известят о смерти не раньше, чем через несколько дней.
При себе у Феттони оказались только полупустая пачка сигарет, коробка спичек, два фунта ассигнациями, три шиллинга и семь с половиной пенсов мелочи, грязный носовой платок без метки прачечной, дешевый перочинный нож, небольшая, в плексигласовой обложке, засаленная карточка с напечатанным словом «Бьянери» и цифрой 6, написанной под ним авторучкой, да четыре неотправленных письма. Как потом выяснила полиция, никакого Бьянери в лондонском телефонном справочнике не значилось. Таким образом, у полицейских оказалась всего одна зацепка – письма. На одном из двух, предназначенных лондонцам, стоял адрес человека, к которому с докладами частенько наведывался начальник районного полицейского управления.
Так погиб Луиджи Феттони, пока его жена ездила к сестре в Рединг; погиб, потому что его отвлекла пестрая стайка лондонских голубей и вызвала в нем воспоминания, сыгравшие такую злую шутку.
