его груди, сказала громко, с вызовом:
— А хоть бы и я. Возьму и буду строить. Тебе, таким, как ты, назло…
Вагончик затрясся от дружного хохота — до того уморительно было это зрелище: растерянный верзила-крановщик и девчонка-пигалица, с кулаками подступавшая к нему…
В вагончике ещё смеялись, кто-то с шутливым сочувствием похлопывал крановщика по могучим плечам, понимая его поражение, а начальник поезда, вдруг сразу просветлев небритым лицом, по-свойски подмигнул Варе и сказал:
— Так его, дочка, утри-ка ему под носом… И ходи к моему столу. Потолкуем о деле.
Сконфуженный Берчак пятился к двери.
6
Уныло глянув в слепое от дождливой мути окно, комендант Бобров перечитал записку от начальника поезда, поморщился, как от зубной боли, досадливо цыкнул языком и с неохотой потянулся за кепкой, сырым блином лежащей на столе. И кепка, и плащ, в котором сидел комендант, и сапоги его — все было мокро от дождя. И взгляд коменданта, когда он исподлобья взглянул на Варю, был сер и уныл, как дождливый день за окном.
— Носит нелегкая, — ворчал он, поднимаясь из-за стола. — А спросить, куда, зачем, сами, небось, не ведают. Сидела бы дома на печке в этом своем…
— В Никольском, — неожиданно для себя подсказала Варя.
— Во, во, — подхватил комендант и вдруг вскинул на неё удивленные глаза. — В Николь… — И тут же осекшись он оторопело уставился на неё. — Где, говоришь? В Никольском? Уж не тверская ли, не из старицких ли будешь? — Варя кивнула головой. — Ну, девка, выходит, землячку бог послал… Почти соседи. Сам-то я из Кузьминки, слыхала такую?
Впервые за этот хмурый день Варя улыбнулась — так радостно было за сотни километров от дома встретить человека пусть незнакомого, но всё же своего. Конечно, случись эта встреча там, дома, скажем, в районном центре или в другой деревне, прошли бы каждый своей дорогой, даже головой кивнуть друг другу не догадались. А тут…
— Ой, мамоньки, — всплеснула Варя руками, — а вы не тетки ли Полины муж? Тетки Полины, почтальонши нашей?.. — Торопливая догадка ещё больше обрадовала её. — Ой, ведь это вы и есть!..
Готовый и сам в первую минуту откликнуться улыбкой, Бобров при этих словах сник лицом, посуровел. Будто и не было на привычно сумрачном лице его этой готовности к улыбке, этих чуть прояснившихся, на миг потеплевших глаз. Словно туча дождливая, едва мелькнув в хмуром небе ясной прогалиной, тут же растеклась и призакрыла её.
Смущённая этим мимолетным превращением, понимая запоздало, что некстати выскочила со своей догадкой, Варя запнулась на полуслове.
— Будя, наговорились, — отчужденно сказал Бобров. Круто повернувшись, он шагнул к двери, коротко ударил в неё сапогом. — Ступай следом… землячка.
Подхватив надоевший, враз отяжелевший чемодан, Варя устремилась за комендантом. Она почти догнала его, но идти рядом не решилась: неловкость прошедшей минуты и чувство необъяснимой вины перед этим хмурым, словно однажды и навсегда обиженным человеком сдерживали её. «Господи, — в сердцах казнила она себя, — и отчего это я такая кулема, тюха деревенская? Что ни брякну, все невпопад. Вроде как с теми дверями в московском метро: думаешь, как лучше, пропустишь вперёд человека, человек тот проскочит, а дверь тебя и хлопнет, не в лоб, так в другое место».
Странно, но это явившееся вдруг воспоминание о тугих, из толстого стекла дверях в метро, к которым она, когда была проездом в Москве, приноравливалась с таким же старанием, с каким подступалась к взбалмошной и брыкливой корове Ночке — это пустячное воспоминание вдруг обратилось для неё скрытым, похожим на чью-то обидную насмешку намеком на её нынешнее положение: незадачливая, никому не нужная, одна среди незнакомых, чужих людей, мыкается она весь день под дождем, шарахается в ужасе от паровозов, отбивается от чьих-то грубых насмешек…
Вот и этот Бобров, странный какой-то… Назвался земляком и тут же словно ожегся, притих, нахмурился. идёт впереди, ежится, а она для него будто и не существует.
И она не заметила, как только что явившаяся жалость к себе стала остывать в ней и обращаться в жалость к этому идущему впереди человеку. В обличье его, в затаенной угрюмости и в том нескрываемом неудовольствии, с каким он справлял свои комендантские обязанности, — во всем теперь Варе виделись неустроенность, заброшенность и одинокость. Какую-то скрытую обиду почувствовала она в нём.
Она глядела на его спину, ссутулившуюся под мокрым плащом, на грязные сапоги, и ей казалось, что дождь давно промочил этот плащ, и сапоги его, не просыхающие и грязные, давно протекают, и сам он промок и продрог, а обсушиться, обогреться как следует ему, наверное, негде. А тут она вытащила его на дождь да ещё что-то брякнула невпопад, расстроила человека…
«Вот пообвыкнусь, — наказывала она себе, — поосмотрюсь да и возьму у него постирать что надо, рубашку там или ещё чего. Небось, и постирать-то у него некому, а я ему все же землячка…». Бобров неожиданно остановился, и Варя едва не наскочила на него. Они стояли перед вагончиком, вторым от дальнего края состава. Комендант что-то медлил, долго, тщательно обстукивал сапоги о брошенную перед вагоном черную шпалу. Потом, не торопясь, будто намеренно выжидая чего-то, стал громко подниматься по лестнице. Приоткрыв дверь в тамбур, оглянулся, предупредил:
— Ты это, погодь тут, я сейчас…
И стал стучать в дверь, ведущую в правую половину вагончика. Ему что-то крикнули оттуда, и он вошёл.
Минуты две, может, больше Варя стояла у вагончика на дожде, ждала. Вагончик был стар, изрядно потрепан. Он, верно, немало повидал на своем неспокойном веку и так же, как остальные его близнецы, когда-то, в молодости, наверное, весело постукивал колесами, возя по белу свету неугомонных своих пассажиров-строителей. Подвластный непоседливой их судьбе, он честно, как мог, делился с ними своим казенным теплом и нехитрым уютом. А теперь будто устал от дальних дорог, от частых перегонов с места на место, стоянок в зарастающих бурьяном тупиках. Бока его, крашенные-перекрашенные, с поблекшими следами прежних, написанных мелом адресов и станций назначения, пооблезли и потеряли вид. Устало, как утомленный ожиданием транзитный пассажир на вокзале, он глядел на Варю маленькими, мутными квадратами темных окон, как будто хотел попечалиться ей на свою судьбу — всегда вот так, в ожидании, на запасных путях, в стороне от больших дорог, по которым и днем и ночью несутся комфортабельные счастливчики, скорые поезда.
«Комфорт, конечно, не ахти, — вспомнились Варе слова начальника поезда. Он сказал это утром, когда давал ей записку для коменданта Боброва с просьбой поселить разнорабочую Столярову в один из вагончиков поезда. — Но жить, в общем, можно. Подсохнешь, подкрепишься, а утром со всеми — к семи ноль-ноль».
«Жить, в общем, можно», — про себя повторила Варя. Она лишь теперь, кажется, начинала понимать, что все, что случилось с ней сегодня, — её приезд на эту станцию, и эти люди, которых она видела в конторе, и этот длинный состав почерневших от дождя вагончиков, и сам вагончик, её новое жилье — все это не сон, а самая настоящая правда. Как сказал бы директор школы Сергей Антонович: правда жизни. И все это не постороннее, не для каких-то других людей, не только для Боброва и Власенко, но и для неё, отныне разнорабочей строительно-монтажного поезда Варвары Столяровой. Да, здесь ей теперь жить. Жить и работать! Дверь наконец отворилась. Но вместо ожидаемого Боброва Варя увидела на пороге своего давешнего знакомого, горластого крановщика. Ступеньки, когда он сходил с крылечка, прогибались, как рессоры, под его ногами, и весь вагончик, казалось, кренился при этом на один бок.
— А-а-а! — насмешливо протянул он. — Строитель коммунизма пожаловал. — Огромный, куртка нараспашку, он подошел к ней близко, дохнул сверху вниз винным перегаром. Варя отшатнулась, хоть страха и не было в ней. — Да ты не бойся, слышь, не беги… Вот чудачка! — Теперь он улыбался широко и глядел на Варю без всякой угрозы. — Вроде не из трусливых. Так налетела в конторе… Как чибис. Знаешь, есть такая отчаянная птаха, сама, слышь, птенцов своих защищая, в беду так и лезет. Ладно, давай свой скарб.
Он шагнул к Варе, взял её чемодан и, не поднимаясь к двери, поставил его у порога.
— Чего в чемодане-то? Небось, пироги иль варенье? Бабка, слышь, на дорожку навертела. Зови на чай, приду. А може, что и покрепче схлопочем, а? Сыграем, слышь, заодно… Тебе и мне отходную. Долго, слышь, ты все одно тут не протянешь.
— А мне торопиться некуда, — с прежней непримиримостью сказала Варя, — и нет у меня никаких пирогов с вареньем. И вообще, вас там расчет дожидается.
— Это дело от нас не уйдет, — он подмигнул ей с ухмылкой, — чего бы другого не упустить. Свежие, слышь, кадры прибывают, любопытно будет поглядеть…
Но вот и Бобров появился в дверях. Позвал Варю. Она поднималась по ступенькам, чувствуя на себе взгляд крановщика, и ей было неспокойно и тревожно от этого взгляда.
7
Ночью, уткнувшись в повлажневшую подушку, Варя плакала. По крыше вагончика по-прежнему барабанил дождь. Тяжелые капли, протекая сквозь потолок, с надоедливым бульканьем падали в подставленное ведро. Варя лежала, прислушиваясь то к неожиданно стрельнувшему в ночи гудку паровоза, то к шуму подходящего к станции состава. Шум этот наплывал издалека и катился волной ближе и ближе, и всё в вагончике начинало мелко дрожать: позвякивало стекло в окне, постанывала дверь, и полка, на которой лежала Варя, ходила под ней ходуном. Сквозь матовое окно по потолку, по стенам пробегали рыжие сполохи от паровозных и вагонных огней, и Варе казалось, что это не поезд проносится мимо, а их вагончик ожил, стронулся с места и помчался куда-то в ночи.
Вот бы случилось такое: она просыпается утром, а вагончик стоит на знакомой станции, от которой до её родного Никольского рукой подать. Варя всхлипнула и опять зарылась в подушку, боясь разбудить злющую соседку и снова навлечь на себя её издевательские насмешки, которыми она донимала весь
