— Не знаю… Просто почувствовал. Ты, наверное, забыла — я ведь по природе своей хищник. Чувствую брата по крови.
Я наклонился к лежащему на асфальте менту, вытащил пистолет у него из-за пояса — старый добрый «Макаров», как в кобуру, улегся в ладонь.
Но опять что-то было не так.
Подчиняясь внутреннему приказу, я поспешил от него избавиться и зашвырнул пистолет за бетонный забор, огораживавший находящийся на реставрации пятиэтажный дом с башенкой.
В этот момент бывшая тень зашевелилась около машины, и я локтем ударил его под затылок. Он опять затих.
— Господи, с кем я связалась, — прошептала Бэмби, отступая от меня.
— Да уж, повезло тебе, — сказал я и, кивнув на нашу машину, вновь скомандовал: — Поехали отсюда! Самое время сматываться.
— Нет. С тобой я не поеду.
— Ой, Бэмби, не стоит здесь задерживаться. Прыгай в машину. У нас в самом деле мало времени.
Я втолкнул ее в салон, сам сел за руль и резко рванул с места, стараясь поскорее оказаться на залитой неоном большой улице.
Последнее, что я увидел на месте нашей стычки, был размытый силуэт человека, спавшего за рулем джипа. Он вроде бы проснулся. Откинулся назад, тряхнул головой. Лица его я рассмотреть не успел — мы свернули за угол, понеслись вперед.
— Глупо, — утомленно-безразлично заметила она. — Они очнутся и сообщат своим. Нас тормознут на первом перекрестке.
— Не думаю, — возразил я. — Я ведь обыскал этих бойцов. При них нет ничего, что свидетельствовало бы об их милицейской принадлежности. Нет даже рации. Только пара мобильников. Странно, да?
Я хотел было добавить, что никаких документов в их карманах не было… Но промолчал.
— Что-то тут не так, Бэмби, — пробормотал я, выворачивая на освещенную улицу. — Но теперь мне ясно одно: веселый вечерок устроил нам твой драгоценный муж, вот уж воистину дольче вита…
Она подалась в мою сторону, изумленно раскрыв рот, и тихо переспросила:
— Драгоценный муж?
Я не придал значения ее интонации, надеясь проанализировать все потом, лишь осведомился: куда мы путь держим? Оказалось — в Крылатское. Быстро прикинул маршрут: лучше всего добираться туда через Мневники.
Спустя минут сорок мы, избежав дорожных приключений, свернули в тесный и сумрачный двор, замкнутый с трех сторон высокими плоскими башнями.
Где-то далеко, наверное в черной промоине Крылатского оврага, протяжно выла бездомная собака, и опять Бэмби, едва мы выбрались из машины, прильнула ко мне, потому что ночь хлынула на нас своими тенями, тревожными запахами и звуками, однако, оказавшись в лифте, со скрежетом тащившем нас на восьмой этаж, разом пришла в себя. Выпорхнув же из кабинки, облегченно выдохнула и уверенным движением вставила ключ в замок тяжелой стальной двери, охранявшей вход в жилой бокс.
Темный, тесный коридор за дверью расслаивался на два русла, мы свернули в левое и, стараясь в потемках не порушить громоздящиеся вдоль стен штабели ящиков, в которых жильцы таких домов держат всякое барахло, ощупью добрались до квартиры.
Я слышал, как в кромешной темноте слабо позвякивают ключи в ее руке, как проворачивается механизм замка, как, наконец, приглушенно зевнула отворяемая дверь, принимая нас в пахнущий уютом дом.
— Ну вот я и дома… — неуверенно произнесла она.
Я шагнул через порог и тут же замер, прислушиваясь к едва уловимым голосам незнакомого жилища — мерному гулу холодильника на кухне, тиканью будильника, слабому ворчанию воды в трубах. Бэмби, устремившись за мною, мягко ткнулась мне в спину.
— Да заходи же, — прошептала она. — Подожди, я зажгу свет.
Щелкнул выключатель, под потолком прихожей вспух рыжеватый свет, наполнив рыжим теплом шар китайского пергаментного абажура. Вдруг сзади раздался тихий вскрик Бэмби, и я едва успел подхватить ее, без чувств оседающую на пол.
Шар под потолком, похоже, был единственным предметом в доме, остававшимся на положенном ему месте, — остальное было раскромсано и разворочено.
В коридоре, на кухне и в гостиной был жуткий разгром. Мягкая мебель вспорота, два абстрактных полотна валялись на полу, рядом — извлеченные из боксов видеокассеты, тут же перевернутый маленький столик.
Тяжелая столешница, окантованная по периметру толстым ободом неполированной меди, нарочито грубоватой, шершавой, испещренной тонкими пятнами фальшивой патины, представляла собой массивный поддон, выстеленный осколками разнокалиберной, но тщательно подогнанной мозаичной керамики, каждый из них в свою очередь был аккуратно окаймлен серым, слегка шершавым швом цементирующей основы. Выпивать за таким столиком, полеживая на диване, — одно удовольствие. Нет нужды тревожиться за винные или пивные кляксы, оброненные рассеянной рукой из стакана: протер керамику влажной тряпкой — и порядок.
Присев в кресло, я обвел взглядом картину разгрома, потом, уперевшись ладонью в столик, поднялся — при этом керамическое полотно едва заметно покачнулось. Должно быть, цементирующая основа рассохлась, и прочная ее сцепка с окантовочной медью слегка расшаталась.
Я вернулся в прихожую, осмотрел замок входной двери и покосился на Бэмби, которая, кажется, начала приходить в себя, — во всяком случае, обморочная бледность схлынула с ее лица, а в глазах появилось осмысленное выражение.
— Ключи от дома только у тебя? — спросил я.
— Ну да! Хотя…
Она осеклась на полуслове, медленным, плывущим взглядом обвела разруху вокруг, подняла глаза к китайскому плафону и некоторое время что-то обдумывала. Потом, будто встряхнувшись, решительно вскочила на ноги и, ухватив меня за руку, повлекла вон из дома.
Уже и то неплохо, что мне удалось — пока мы ждали лифта — уговорить ее отдать мне ключ.
Заперев квартиру, я вернулся как раз в тот момент, когда двери лифта со скрежетом расползлись в стороны и Бэмби, облегченно выдохнув, ринулась в полумрак кабины.
В темноте ночи я почувствовал себя в родной стихии — вздохнул свободно, ощутив прилив свежих сил. Бессонная собака, протяжно голосившая в овраге, наверное, уже выплакала свое горе и умолкла. В небе висела полная луна, матовый водянистый свет которой, пробиваясь сквозь ветошь бледной облачности, казался размытой лункой, протопленной чьим-то дыханием в темном, слоистом бархате неба.
Сутулый кузов нашего «жука», припаркованного сбоку от детской площадки, слабо поблескивал в темноте.
В двух шагах от нас по затоптанному газону стремительным прочерком бесшумно мелькнул какой-то маленький зверек.
— Что это было? — вздрогнула Бэмби.
— Кошка.
— Как ты смог увидеть?
Я пожал плечами: зрение филина, как известно, обладает поразительной остротой, ему хватает освещенности всего в пару миллионных долей люкса, чтобы увидеть притаившуюся в траве неподвижную мышь.
— Здорово, вот бы мне так! — отозвалась она.
Она подалась ко мне, и я ощутил мягкое тепло ее дыхания.
— Мне страшно. Те, кто ворвался ко мне…
— Ну, — я погладил ее по волосам, — смелее. Кто же они?
